Несколько месяцев спустя после появления Эффи прошел слух, что она не прошла испытательный срок. Гордая гречанка, как ни в чем не бывало, даже устроила небольшую прощальную вечеринку в офисе. Мы, честно говоря, чувствовали себя неловко, как это часто бывает, если невольно становишься свидетелем какой-нибудь гадости. Эффи устроилась в KPEY через рекрутинговое агентство. Говорили, что ее тогда перекупили за большие деньги у пароходства. Агентство оговорило для нее контракт с испытательным сроком в три месяца. На четвертом месяце работы наши кадровики предложили Эффи переподписать контракт, увеличив испытательный срок до шести месяцев, мотивируя это тем, что у всех в компании стандартные контракты, якобы это пустая формальность, они ее любят и ценят и ни в коем случае увольнять не собираются, просто все контракты должны быть единые. Потом, за три недели до истечения шести месяцев, ей сообщили, что испытательный срок она не прошла и в ее услугах фирма больше не нуждается. Эффи еще пошутила: естественно не нуждается, раз все свои проекты она уже завершила.

В отличие от Андреаса Эффи молча подписала предложенные отделом кадров бумаги, даже не подумав, что нужно бы посоветоваться с адвокатом или с профсоюзом, а лучше с обоими. По ней сразу заметно, какая она гордая: если ее кто-то не хочет, она умолять не будет. Мы тогда во время вечеринки намекали ей, что стоило бы побороться, хотя бы ради выходного пособия. Обидно же уходить совсем ни с чем. Но Эффи только отмахнулась: незачем портить себе нервы, если шансы на успех все равно невелики, у кадровиков все ходы записаны. Не стоит создавать себе репутацию жадины, которая за копейку удавится, и вообще лучше не зацикливаться на прошлом – что было, то прошло. А работа найдется.

Никогда заранее не знаешь, как среагируешь на вражескую атаку. Неприятель, как известно, подкрадывается незаметно. Первая реакция, по-моему, далеко не самая важная. Нет ничего плохого в том, чтобы сначала наплакаться, успокоиться и только потом отомстить, расставив какую-нибудь ловушку. Пока что я еще ни разу не жалела, если решалась отомстить. Зато признаюсь, было несколько раз, когда я решала отойти в сторону и не связываться, а потом переживала, что слишком рано сдалась. Так что мой совет самой себе: если сомневаешься, надо сражаться.

Причем сражаться не обязательно значит бежать в суд. Иногда сражаться – это просто тянуть время и не подписывать то, что не нравится, или составлять длинный список своих достижений для окончательного интервью, на котором решается размер выходного бонуса. Сражаться можно с улыбкой, не повышая голоса. С бестолковым обслуживающим персоналом, например, можно сражаться, прикинувшись дурочкой и бесконечно повторяя одну и ту же фразу, пока противник не сдастся.

Все-таки эта неделя – бесценный опыт. Оказывается, мое мнение о человеке может кардинально измениться после того, как я посмотрю на него в критической ситуации. Кто играет в карты, хорошо знает, что дипломатия и стратегия часто являются залогом успеха даже при плохой раздаче. В Германии уважение вызывает тот, кто знает свои права и не позволит кому попало играть своей судьбой или своими интересами. Конечно, бывают перегибы. Я слышала рассказы о том, как соседи годами судились из-за того, что одному не нравится дерево в огороде другого. Мне попадались коллективные жалобы работников на начальника, который присылал письма с просьбой что-нибудь сделать в 16.55, то есть за пять минут до окончания рабочего дня. Я видела жалобы сотрудников платежного центра, требовавших нанять им переводчика, так как их коллективный трудовой договор не подразумевает знания английского языка, а счета и имейлы все чаще приходят на английском, что создает «нервозность и стресс в рабочем коллективе». Некоторые распечатывают письма, показавшиеся им чересчур грубыми, и идут с этими распечатками жаловаться большому начальнику – всякое бывает. Но, несмотря на все перегибы, я все-таки уверена, что, если вопрос важный, нужно следовать совету Дональда Трампа: Never give up! [37]

Ребенок, выросший за полярным кругом, всегда в душе немного отшельник: когда засыпаешь и просыпаешься под завывание пурги за окном, часами рассматриваешь снежинки на стекле, потому что ничего другого не видно, задумчиво греешь ладошки на батарее и одеваешься по утрам под одеялом, волей-неволей привыкаешь отгораживаться от внешнего мира и оберегать свое маленькое убежище от случайных сквозняков. Почти вся моя жизнь в Мончегорске прошла дома, а не на улице, за плотно закрытыми дверями, за окнами, законопаченными ватой, за массивными пыльными занавесками и между двумя-тремя узбекскими коврами, по одному на каждую стену – для тепла. До сих пор после долгих переговоров или выступлений перед большой аудиторией моя отшельническая половина требует, чтобы ее на время оставили в покое, завернули в плед, спрятали в длинном-длинном романе про любовь и не беспокоили по пустякам.

Общаться родители то ли не умели, то ли не стремились, поэтому жили мы очень замкнуто. В гости к нам приходила одна и та же семейная пара с сыном Никитой и то всего несколько раз в год: на дни рождения мамы и папы, на Новый год, Восьмое марта, Первое мая и Седьмое ноября. Мы тоже ходили к ним в гости – и ни к кому больше. Как только я и Никита выросли настолько, чтобы иметь собственное мнение, мы оба стали избегать этих однообразных визитов. Других друзей у родителей не было, к бабушкам и дедушкам добраться можно было только на самолете, случайно на огонек мы никогда никого не ждали. Однажды мама заметила, что гости без повода – это выброшенные на ветер деньги и время. Папиным мнением никто особенно не интересовался. После работы он частенько отправлялся в гараж или читал лекции по программированию студентам-вечерникам, а у мамы «раскалывалась голова», потому что она «устала на нас всех гнуть спину на кухне». Папа называл маму «наш домашний Коба» и никогда с ней не спорил.

Пару раз меня приглашали на детские праздники к однокласснице, у которой встречали не Новый год, а Рождество, и елку украшали игрушками, которым было, наверное, лет сто или даже больше. Квартира у них была такой же планировки, как наша, но казалась втрое просторнее: вместо ковров – фотографии прабабушки-смолянки с сестрами, вместо Большой советской энциклопедии – Библия дореволюционного издания. Их семейная жизнь была окутана особой тайной, казалась осмысленной и определенно более красивой, чем наша. Они разговаривали и одевались как в кино, подавали на стол незнакомые и необычно украшенные блюда, играли в шарады. Мама считала, что все это барство не доведет до добра. Ей нравилось повторять, что мы – рядовая семья, обычные советские труженики, живем как все.

Мне не хотелось быть рядовой и довольствоваться убийственно-монотонным существованием. Иногда я мечтала, что мама с папой окажутся английскими шпионами или откуда-нибудь возьмется французская троюродная тетушка. Ее родители давным-давно сбежали из России с белогвардейцами, и вот теперь она захотела нас найти, чтобы забрать меня к себе в Париж. Эти фантазии я, разумеется, держала при себе, потому что за такое проявление неблагодарности запросто можно было и ремня схлопотать.

Ребенком я была скрытным, любила приврать, причем безо всякой для себя пользы, и совершенно не стремилась к доверительным отношениям с кем бы то ни было. Свои планы и мнения я либо держала при себе, либо, если припирали к стенке, сумбурно вываливала на мамину уставшую голову вперемешку со слезами и обвинениями, что меня никто не понимает. Я никогда не спрашивала родителей о том, как они познакомились, какое у них было детство, как их воспитывали или с кем они дружили в школе.