одной стороны, высокий доход и положительные личные качества ценятся в нашем обществе (в том числе и на «брачном рынке») весьма высоко. И в ходе других обсуждений они рассматривались большинством респондентов как определяющие при выборе супруга. С другой, образ и качество жизни (показатель, на который обычно не принято обращать серьезного внимания) в данном случае невозможно было сбросить со счетов. Некоторые «особенно хитрые» девушки пытались выйти из ситуации, заявив, что они останутся жить в городских квартирах, предоставив мужу возможность сколько угодно зарабатывать деньги на кладбище. Но против них обычно обращались сами же их товарищи по обсуждению. Ведь одна из главных функций современного брака – психологическая поддержка супругов. Поэтому муж, вернувшись после тяжелого трудового дня, должен иметь возможность поделиться с женой производственными проблемами, которые в данном случае будут выглядеть весьма инфернально: мерзлая кладбищенская земля, убитые горем родственники, смердящие жарким летом покойники и пр. После некоторых размышлений бо́льшая часть девушек наотрез отказывались рассматривать такую перспективу как возможную при построении брачно-семейной траектории своей жизни.

Таким образом, неясно, какой критерий в сознании граждан современной России является определяющим при построении мысленной стратификационной схемы. Расстановка приоритетов весьма ситуативна.

Во-вторых, именно современная Россия демонстрирует полное несоответствие закономерностям, выявленным американскими социологами. Прежде всего той, которую сформулировал П. Соро-кин в процитированном выше фрагменте: «Люди, принадлежащие к высшему слою в каком-то одном отношении, обычно принадлежат к тому же слою и по другим параметрам, и наоборот. Представители высших экономических слоев одновременно относятся к высшим политическим и профессиональным слоям».

Понятно, как это работает в развитом западном обществе. Богатое семейство (имущественный критерий) может себе позволить дать своим детям качественное, дорогое образование (образовательный критерий). Хорошее образование делает их ценными специалистами и позволяет занять лучшие трудовые позиции, обеспечивающие им высокие заработки (имущественный критерий) и общественный престиж. Таким образом, действительно, «люди, принадлежащие к высшему слою в каком-то одном отношении, обычно принадлежат к тому же слою и по другим параметрам».

В России всё устроено иначе. Возможно, это результат не до конца разрушенных советских общественных структур. Которые, впрочем, уже обрели новую институализацию и вошли в стадию стабильного воспроизводства.

Благодаря наличию бюджетных мест в вузах и единому государственному экзамену хорошо успевающие школьники имеют доступ к самому лучшему (из возможного в России) образованию даже в том случае, если их семья не относится к элите (МГУ, СПб ГУ, ВШЭ, МГТУ им. Н. Э. Баумана и пр.). Более того, возможности для получения высококачественного образования сохраняются и для представителей рабочих и крестьянских семей. Таким образом, имущественный критерий в российском обществе не связан напрямую с образовательным уровнем.

Отучившись, выпускники вузов начинают искать подходящие вакансии. Но, увы, ни сам диплом, ни оценки в нем в России не дают никакой гарантии успешного трудоустройства. Хорошие вакансии распределяются не по личным профессиональным качествам соискателей, а по знакомству, то есть «по блату». И тут представители элиты (прежде всего чиновной) имеют возможность наверстать преимущество, которое было упущено на стадии получения образования их детьми. «Блат» – устоявшееся еще в советские времена явление, заключающееся в традиционном обмене взаимными услугами между знакомыми и друзьями. В современной ситуации основанием для такого взаимозачета является, например, запрет чиновникам назначать близких родственников на должности в ведомстве под своим началом. Таким способом государство пытается предотвратить назначение на денежные должности людей из ближнего семейного окружения больших начальников (непотизм). Но этот государственный запрет легко обходится при помощи «блата», имеющего, как было сказано, глубокие корни в российском обществе. Чиновник назначает на «сладкие» посты детей своего друга, а тот отвечает ему такой же любезностью. В итоге инженеры, врачи, учителя и другие специалисты, профессия которых требует больших знаний и высокой квалификации, не получают высоких зарплат и не пользуются общественным престижем. Требующая высшей научной квалификации должность университетского профессора оплачивается на уровне водителя грузовика или разнорабочего на стройке. Связи между уровнем образования и возможностями получать высокий доход практически отсутствуют.

Одна из лучших книг, позволяющая хотя бы в первом приближении разобраться в теоретических сложностях анализа социальной структуры современной России, – монография доктора социологических наук, профессора Национального исследовательского университета «Высшей школы экономики» и главного научного сотрудника Института социологии РАН Н. Е. Тихоновой «Социальная структура России: теории и реальность»[41].

Н. Е. Тихонова рассматривает два принципиально возможных подхода к изучению социальной структуры: структуралистский, основы которого были заложены еще основателем социологии Огюстом Контом, и функциональный, родоначальником которого был Толкотт Парсонс. Смысл структуралистского подхода заключается в выделении структурных элементов и анализе особенностей их сочетания. Функционалисты идут от общественных функций, реализация которых обеспечивается теми или иными группами и индивидами. В реальности разница между этими подходами не столь глобальна и часто они выступают как взаимодополняющие.

Интересные инструменты для анализа общественного устройства дает теория известного французского социолога Пьера Бурдьё. Им были сформулированы две интересные идеи, позволяющие обнаружить критерии социальной стратификации, не сводимые к экономическим показателям (хотя и связанные с ними до некоторой степени). Это теория «социальных капиталов» и «социальных полей». Рассмотрим эти категории на примере социальной группы, лучше всего знакомой автору в силу его к ней принадлежности: на примере группы вузовских преподавателей.

Итак, помимо очевидного экономического (которым бо́льшая часть преподавателей не может похвалиться), Бурдьё выделяет культурный капитал. «Культурный капитал» заключает в себе много разнообразных элементов. Это развитый художественный вкус, умение одеваться и держать себя в «хорошем обществе», умение поддерживать светскую беседу и пользоваться столовыми приборами согласно правилам этикета. Сюда же причисляют начитанность, умение разбираться в живописи и классической музыке. Казалось бы, какое отношение к положению человека в обществе имеет умение отличить картину Моне от картины Мане или вальсы Шуберта от вальсов Штрауса? Однако, как ни покажется странным практически ориентированному читателю, Бурдьё показал, что значение таких совершенно далеких от насущных жизненных проблем знаний весьма велико. Дело в том, что все виды капиталов в некоторой степени связаны между собой и могут быть конвертированы один в другой. Хотя конвертация эта требует дополнительных усилий и не всегда может быть реализована полностью.

Культурный капитал, будучи интериоризирован, становится габитусом. Он включает в себя весь объем навыков, знаний, умений, поведенческих, мыслительных и речевых стереотипов, свойственных человеку. Существенная часть их приобретается в родительской семье. Однако и среда, в которой занят человек, накладывает отпечаток. Вузовская атмосфера традиционно способствовала сохранению элитарной культурной среды. В вузах нашли убежище представители еще дореволюционной, сословной аристократии, в общении с которыми «обтёсывались» новоначальные профессора из рабочих и крестьян.

Даже внешний вид советских ученых и преподавателей часто отсылал не столько к советским, сколько к дореволюционным дворянским реалиям. Преподаватели более, чем