– Луиза Ивановна, вы бы сели, – сказал он мельком разодетойбагрово-красной даме, которая все стояла, как будто не смея сама сесть, хотястул был рядом.

– Ich danke,[20] – сказала та и тихо, с шелковым шумом,опустилась на стул. Светло-голубое с белою кружевною отделкой платье ее, точновоздушный шар, распространилось вокруг стула и заняло чуть не полкомнаты.Понесло духами. Но дама, очевидно, робела того, что занимает полкомнаты и чтоот нее так несет духами, хотя и улыбалась трусливо и нахально вместе, но сявным беспокойством.

Траурная дама, наконец, кончила и стала вставать.

Вдруг, с некоторым шумом, весьма молодцевато и как-тоособенно повертывая с каждым шагом плечами, вошел офицер, бросил фуражку скокардой на стол и сел в кресла. Пышная дама так и подпрыгнула с места, егозавидя, и с каким-то особенным восторгом принялась приседать; но офицер необратил на нее ни малейшего внимания, а она уже не смела больше при немсадиться. Это был помощник квартального надзирателя, с горизонтально торчавшимив обе стороны рыжеватыми усами и с чрезвычайно мелкими чертами лица, ничего,впрочем, особенного, кроме некоторого нахальства, не выражавшими. Он искоса иотчасти с негодованием посмотрел на Раскольникова: слишком уж на нем былскверен костюм, и, несмотря на все принижение, все еще не по костюму былаосанка; Раскольников по неосторожности слишком прямо и долго посмотрел на него,так что тот даже обиделся.

– Тебе чего? – крикнул он, вероятно удивляясь, что такойоборванец и не думает стушевываться от его молниеносного взгляда.

– Потребовали… по повестке… – отвечал кое-как Раскольников.

– Это по делу о взыскании с них денег, с студента, –заторопился письмоводитель, отрываясь от бумаги. – Вот-с! – и он перекинулРаскольникову тетрадь, указав в ней место, – прочтите!

«Денег? Каких денег? – думал Раскольников, – но… стало быть,уж наверно не то!» И он вздрогнул от радости. Ему стало вдруг ужасно,невыразимо легко. Все с плеч слетело.

– А в котором часу вам приходить написано, милостисдарь! –крикнул поручик, все более и более неизвестно чем оскорбляясь, – вам пишут вдевять, а теперь уже двенадцатый час!

– Мне принесли всего четверть часа назад, – громко и черезплечо отвечал Раскольников, тоже внезапно и неожиданно для себя рассердившийсяи даже находя в этом некоторое удовольствие. – И того довольно, что я больной влихорадке пришел.

– Не извольте кричать!

– Я и не кричу, а весьма ровно говорю, а это вы на менякричите; а я студент и кричать на себя не позволю.

Помощник до того вспылил, что в первую минуту даже ничего немог выговорить, и только какие-то брызги вылетали из уст его. Он вскочил сместа.

– Извольте ма-а-а-лчать! Вы в присутствии.[21] Негр-р-рубиянить, судырь!

– Да и вы в присутствии, – вскрикнул Раскольников, – а крометого, что кричите, папиросу курите, стало быть, всем нам манкируете. –Проговорив это, Раскольников почувствовал невыразимое наслаждение.

Письмоводитель с улыбкой смотрел на них. Горячий поручикбыл, видимо, озадачен.

– Это не ваше дело-с! – прокричал он, наконец, как-тонеестественно громко, – а вот извольте-ка подать отзыв, который с вас требуют.Покажите ему, Александр Григорьевич. Жалобы на вас! Денег не платите! Ишь какойвылетел сокол ясный!

Но Раскольников уже не слушал и жадно схватился за бумагу,ища поскорей разгадки. Прочел раз, другой, и не понял.

– Это что же? – спросил он письмоводителя.

– Это деньги с вас по заемному письму требуют, взыскание. Выдолжны или уплатить со всеми издержками, пенными[22] и прочими, или датьписьменно отзыв, когда можете уплатить, а вместе с тем и обязательство невыезжать до уплаты из столицы и не продавать и не скрывать своего имущества. Азаимодавец волен продать ваше имущество, а с вами поступить по законам.

– Да я… никому не должен!

– Это уж не наше дело. А к нам вот поступило ко взысканиюпросроченное и законно протестованное заемное письмо в сто пятнадцать рублей,выданное вами вдове, коллежской асессорше Зарницыной, назад тому девятьмесяцев, а от вдовы Зарницыной перешедшее уплатою к надворному советникуЧебарову, мы и приглашаем вас посему к отзыву.

– Да ведь она ж моя хозяйка?

– Ну так что ж, что хозяйка?

Письмоводитель смотрел на него с снисходительною улыбкойсожаления, а вместе с тем и некоторого торжества, как на новичка, котороготолько что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково ты теперь себячувствуешь?» Но какое, какое было ему теперь дело до заемного письма, довзыскания! Стоило ли это теперь хоть какой-нибудь тревоги в свою очередь, хотякакого-нибудь даже внимания! Он стоял, читал, слушал, отвечал, сам дажеспрашивал, но все это машинально. Торжество самосохранения, спасение отдавившей опасности – вот что наполняло в эту минуту все его существо, безпредвидения, без анализа, без будущих загадываний и отгадываний, без сомнений ибез вопросов. Это была минута полной, непосредственной, чисто животной радости.Но в эту самую минуту в конторе произошло нечто вроде грома и молнии. Поручик,еще весь потрясенный непочтительностию, весь пылая и, очевидно, желаяподдержать пострадавшую амбицию, набросился всеми перунами на несчастную«пышную даму», смотревшую на него с тех самых пор, как он вошел, с преглупейшеюулыбкой.

– А ты, такая-сякая и этакая, – крикнул он вдруг во всегорло (траурная дама уже вышла), – у тебя там что прошедшую ночь произошло? а?Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. Всмирительный[23] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебядесять раз, что в одиннадцатый не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая тыэтакая!

Даже бумага выпала из рук Раскольникова, и он дико смотрелна пышную даму, которую так бесцеремонно отделывали; но скоро, однако же,сообразил, в чем дело, и тотчас же вся эта история начала ему очень даженравиться. Он слушал с удовольствием, так даже, что хотелось хохотать, хохотать,хохотать… Все нервы его так и прыгали.

– Илья Петрович! – начал было письмоводитель заботливо, ноостановился выждать время, потому что вскипевшего поручика нельзя было удержатьиначе, как за руки, что он знал по собственному опыту.