Что же касается пышной дамы, то вначале она так изатрепетала от грома и молнии; но странное дело: чем многочисленнее и крепчестановились ругательства, тем вид ее становился любезнее, тем очаровательнееделалась ее улыбка, обращенная к грозному поручику. Она семенила на месте ибеспрерывно приседала, с нетерпением выжидая, что наконец-то и ей позволятввернуть свое слово, и дождалась.

– Никакой шум и драки у меня не буль, господин капитэн, –затараторила она вдруг, точно горох просыпали, с крепким немецким акцентом,хотя и бойко по-русски, – и никакой, никакой шкандаль, а они пришоль пьян, иэто я все расскажит, господин капитэн, а я не виноват… у меня благородный дом,господин капитэн, и благородное обращение, господин капитэн, и я всегда, всегдасама не хотель никакой шкандаль. А они совсем пришоль пьян и потом опять трипутилки спросил, а потом один поднял ноги и стал ногом фортепьян играль, и этосовсем нехорошо в благородный дом, и он ганц фортепьян ломаль, и совсем, совсемтут нет никакой манир, и я сказаль. А он путилку взял и стал всех сзадипутилкой толкаль. И тут как я стал скоро дворник позваль и Карль пришоль, онвзял Карль и глаз прибиль, и Генриет тоже глаз прибиль, а мне пять раз щекубиль. И это так неделикатно в благородный дом, господин капитэн, и я кричаль. Аон на канав окно отворяль и стал в окно, как маленькая свинья, визжаль; и этосрам. И как можно в окно на улиц, как маленькая свинья, визжаль? Фуй-фуй-фуй! ИКарль сзади его за фрак от окна таскаль, и тут, это правда, господин капитэн,ему зейн рок изорваль. И тогда он кричаль, что ему пятнадцать целковых ман мусштраф платиль. И я сама, господин капитэн, пять целковых ему зейн рок платиль.И это неблагородный гость, господин капитэн, и всякой шкандаль делаль! Я,говориль, на вас большой сатир гедрюкт будет, потому я во всех газет могу провас все сочиниль.

– Из сочинителей, значит?

– Да, господин капитэн, и какой же это неблагородный гость,господин капитэн, когда в благородный дом…

– Ну-ну-ну! Довольно! Я уж тебе говорил, говорил, я ведьтебе говорил…

– Илья Петрович! – снова значительно проговорилписьмоводитель. Поручик быстро взглянул на него; письмоводитель слегка кивнулголовой.

– …Так вот же тебе, почтеннейшая Лавиза Ивановна, мойпоследний сказ, и уж это в последний раз, – продолжал поручик. – Если у тебяеще хоть один только раз в твоем благородном доме произойдет скандал, так ятебя самое на цугундер, как в высоком слоге говорится. Слышала? Так литератор,сочинитель, пять целковых в «благородном доме» за фалду взял? Вон они,сочинители! – и он метнул презрительный взгляд на Раскольникова. – Третьего дняв трактире тоже история: пообедал, а платить не желает; «я, дескать, вас всатире за то опишу». На пароходе тоже другой, на прошлой неделе, почтенноесемейство статского советника, жену и дочь, подлейшими словами обозвал. Изкондитерской намедни в толчки одного выгнали. Вот они каковы, сочинители,литераторы, студенты, глашатаи… тьфу! А ты пошла! Я вот сам к тебе загляну…тогда берегись! Слышала?

Луиза Ивановна с уторопленною любезностью пустиласьприседать на все стороны и, приседая, допятилась до дверей; но в дверяхнаскочила задом на одного видного офицера с открытым свежим лицом и спревосходными густейшими белокурыми бакенами. Это был сам Никодим Фомич,квартальный надзиратель. Луиза Ивановна поспешила присесть чуть не до полу ичастыми мелкими шагами, подпрыгивая, полетела из конторы.

– Опять грохот, опять гром и молния, смерч, ураган! –любезно и дружески обратился Никодим Фомич к Илье Петровичу, – опятьрастревожили сердце, опять закипел! Еще с лестницы слышал.

– Да што! – с благородною небрежностию проговорил ИльяПетрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагамик другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, тудаи плечо, – вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывшийто есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывныена них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при нихзакурил! Сами п-п-под-личают, а вот-с, извольте взглянуть на них: вот они всамом своем привлекательном теперь виде-с!

– Бедность не порок, дружище, ну да уж что! Известно, порох,не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами неудержались, – продолжал Никодим Фомич, любезно обращаясь к Раскольникову, – ноэто вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-род-нейший, я вам скажу, человек, но порох,порох! Вспылил, вскипел, сгорел – и нет! И все прошло! И в результате однотолько золото сердца! Его и в полку прозвали: «поручик-порох»…

– И какой еще п-п-полк был! – воскликнул Илья Петрович,весьма довольный, что его так приятно пощекотали, но все еще будируя.[24]

Раскольникову вдруг захотелось сказать им всем что-нибудьнеобыкновенно приятное.

– Да помилуйте, капитан, – начал он весьма развязно,обращаясь вдруг к Никодиму Фомичу, – вникните и в мое положение… Я готов дажепросить у них извинения, если в чем с своей стороны манкировал. Я бедный ибольной студент, удрученный (он так и сказал: «удрученный») бедностью. Я бывшийстудент, потому что теперь не могу содержать себя, но я получу деньги… У менямать и сестра в—й губернии… Мне пришлют, и я… заплачу. Хозяйка моя добраяженщина, но она до того озлилась, что я уроки потерял и не плачу четвертыймесяц, что не присылает мне даже обедать… И не понимаю совершенно, какой этовексель! Теперь она с меня требует по заемному этому письму, что ж я ейзаплачу, посудите сами!..

– Но это ведь не наше дело… – опять было заметилписьмоводитель…

– Позвольте, позвольте, я с вами совершенно согласен, нопозвольте и мне разъяснить, – подхватил опять Раскольников, обращаясь не кписьмоводителю, а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами обращатьсятоже и к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал вид, что роется в бумагах ипрезрительно не обращает на него внимания, – позвольте и мне с своей стороныразъяснить, что я живу у ней уж около трех лет, с самого приезда из провинции ипрежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться в свою очередь, с самогоначала я дал обещание, что женюсь на ее дочери, обещание словесное, совершенносвободное… Это была девушка… впрочем, она мне даже нравилась… хотя я и не былвлюблен… одним словом, молодость, то есть я хочу сказать, что хозяйка мнеделала тогда много кредиту и я вел отчасти такую жизнь… я очень быллегкомыслен…

– С вас вовсе не требуют таких интимностей, милостисдарь, даи времени нет, – грубо и с торжеством перебил было Илья Петрович, ноРаскольников с жаром остановил его, хотя ему чрезвычайно тяжело стало вдругговорить.

– Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать…как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами,рассказывать, – но год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом,как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… исказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу лия дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала замной долгу. Позвольте-с: она именно сказала, что, как только я дам эту бумагу,она опять будет меня кредитовать сколько угодно и что никогда, никогда, в своюочередь, – это ее собственные слова были, – она не воспользуется этой бумагой,покамест я сам заплачу… И вот теперь, когда я и уроки потерял и мне естьнечего, она и подает ко взысканию… Что ж я теперь скажу?