– Меня уже целовали и до вас, – добавила Полина.

«Лгунья, лгунья! Тебя никогда не целовали так…»

– Я не настолько наивна, чтобы придавать какому-то поцелую слишком много значения, – заметила она для пущей убедительности.

«Лгунья, лгунья, лгунья!»

Гриффин наконец кивнул:

– Вы правы, у каждого из нас своя цель. Вы стремитесь открыть библиотеку с книгами непристойного содержания, а я, как и прежде, стараюсь наполнить непристойным содержанием свою жизнь, и женитьба будет тому лишь досадной помехой. Пусть все остается как есть. Главное – чтобы эта неделя не закончилась неожиданно нашей помолвкой. Но, видит Бог, это уже совсем из области невероятного.

Закрыв двери, он вновь обернулся к ней лицом, взгляды их встретились, и Полина выдавила смешок, прозвучавший фальшиво даже для ее собственных ушей:

– Да перестаньте вы себе льстить! Ваш поцелуй не был так уж хорош.

Итак, последнее слово осталось за ней! Полина помчалась по лестнице вверх, словно хотела поскорее убежать от голоса в голове, который укоризненно твердил: «Лгунья, лгунья…»

К середине следующего утра у Полины в голове успел сложиться довольно внушительный список запретов для герцогини: не сквернословить, не плеваться, не обслуживать себя за столом, не прогибаться (во всех смыслах слова), не говорить о своих внутренних органах в присутствии мужчины.

Но были и хорошие новости. Герцогине не полагалось выполнять никакую домашнюю работу: носить воду, кормить кур, доить коров, загонять в хлев поросят, готовить еду – как себе, так и кому-либо другому, – и это здорово.

А когда наставница неожиданно вошла к ней в спальню, Полина сделала еще одну мысленную зарубку: герцогиня не стучит и не спрашивает разрешения.

Вздрогнув от неожиданности, Полина спрятала под подушку учебное пособие по ведению бухгалтерского учета, но вовсе не потому, что считала это чтение чем-то предосудительным, а потому, что затруднилась бы объяснить, каким образом оно попало к ней. Вряд ли от проницательной герцогини укрылись бы ее впечатления от ночного бдения в библиотеке, которые были еще слишком свежи.

«Ах, что это был за поцелуй!»

Полина все еще чувствовала покалывание на губах.

– Рада видеть вас бодрствующей, – заметила ее опекунша, – несмотря на столь ранний час.

Она считает, что сейчас раннее утро?

– Уже почти одиннадцать, и я целую вечность как не сплю. – Ни разу в жизни Полина не вставала позже шести утра. – Полдня уже прошло.

– Вы привыкли мерить время по-деревенски, но в городе все не так. Время для утренних визитов начинается с полудня. Ленч обычно бывает в три. В девять вечер только начинается, а полночные ужины – норма.

– Как скажете, ваша светлость. – Полина своих привычек менять не хотела, поэтому решила, что утро станет посвящать чтению. Как только с трактатом по бухучету будет покончено, можно взять в библиотеке что-нибудь еще.

– Мой сын редко встает раньше полудня, – со вздохом сообщила герцогиня, – но мы не можем позволить себе подобную роскошь: у нас слишком много дел.

Полина обвела взглядом комнату.

– Я бы оделась, ваша светлость, но не смогла найти свое платье.

– Ах да, – небрежно взмахнула рукой герцогиня. – Мы его сожгли.

– Как сожгли? Это было самое лучшее мое повседневное платье. – Помимо него у Полины имелось всего два, одно из которых она носила исключительно в церковь.

– Отныне вы станете одеваться по-другому. Чуть позже мы отправимся за покупками, а пока я велела своей модистке прислать кое-что для вас, чтобы было в чем выйти сегодня из дому. Сейчас вызову Флер, и мы вас оденем.

– Как скажете, ваша светлость.

Полина пала духом, поскольку уже через две минуты после того как горничная начала ее раздевать перед сном, поняла, что они не поладят, – или, вернее, Флер с ней не поладит.

Горничная с волосами цвета спелой ржи и глазами как васильки впорхнула в комнату словно снежинка – безупречная, бледная и холодная – и издала какой-то французский звук, что лучше всяких слов сообщил Полине, как Флер относится к ее волосам, лицу, наряду и вообще к ней самой.

Кучер и каретный лакей были свидетелями всего, что произошло в Спиндл-Коув, а Полина знала, как быстро распространяются слухи среди прислуги. К этому времени всех, должно быть, уже известили, что она деревенская простушка, не достойная внимания горничной. Вряд ли прислуге понравится возиться еще и с ней: мало, что ли, у нее работы.

Флер распаковала обернутые гофрированной бумагой коробки и достала оттуда целую кучу нижнего белья и три почти одинаковых платья.

– Все – белого цвета, – не удержалась от комментария Полина.

– Разумеется, белые, – подтвердила герцогиня.

Никогда в жизни девушка не носила белых платьев, разве что таким было ее собственное крестильное, и то вряд ли: белый цвет не для простого люда, только леди могли ходить в белом, не рискуя испачкаться. Если бы она по глупости сшила себе белый наряд, то уже после третьей стирки он бы сделался серым. Если не считать фартука и чулок, вся ее одежда была либо коричневая, либо темно-синяя.

До этого момента.

Вначале ее облачили в белоснежную нательную рубашку, затем затянули в корсет, едва не выпустив из нее весь дух. Герцогиня выбрала самое простое из платьев: с завышенной талией, сшитое из нескольких слоев тонкого муслина. Флер надела на Полину платье через голову, и она с грустью посмотрела на свои руки – на белом фоне загар и веснушки стали особенно заметны.

Герцогиня окинула ее оценивающим взглядом.

– В плечах оно вам впору, и это уже хорошо. Хорошо, что вы стройная.

Стройная? Звучит как комплимент. До сих пор никто так лестно не отзывался о ее фигуре – чаще ее называли тощей.

Если платье и было слишком свободно в поясе, то Флер эту проблему решила быстро: перехватила талию девушки поперек широкой атласной лентой и, туго затянув, завязала на спине бант. Удовлетворенно хмыкнув, горничная в ожидании одобрения посмотрела на герцогиню.

– Да, так гораздо лучше, – согласилась та. – А что можно сделать с ее волосами?

Мало что, решила, очевидно, Флер.

После того как волосы Полины были расчесаны и заколоты в простой узел, ей дали в руки зеркало, чтобы могла увидеть свою голову сзади. Ни один волосок не выбился из прически, ни пятнышка не появилось на кружевной отделке платья.

Герцогиня отпустила горничную, что-то сказав ей по-французски, после чего обратилась к отражению Полины в большом трюмо:

– А сейчас я намерена сделать исключение из правила и поговорить с вами о моем сыне.

Полина открыла было рот, но даже если и хотела что-то сказать, герцогиня ей не позволила.