– Вы помните этого Игоря Мережко… – скорее утверждает, чем спрашивает он.

– Ну конечно. Вы отправили его в психбольницу. Принудительно.

– Как раз я с ним ездил. Неделю назад, в пятницу. Он уже на всех кидался, даже с водой никого к себе не подпускал. Так боялся! Потребовалось четверо надзирателей, чтобы вынести его из камеры в фургон…

– Он сидел в исправительной колонии в Литве. Когда туда попадает новичок, то в первые сутки его «испытывают» – нападают несколько человек на одного. Если он отбивается, причисляют его к «мужикам», а если не может или теряет сознание, то насилуют и зачисляют в «петухи». Когда он оказался тут, то все время ждал такого же испытания. Ждал и ждал, ждал и ждал. Ну и крыша у него от этого совсем поехала. А так как он с восьми лет курил травку, то и не слишком соображал. Это хорошо, что отправили его в больницу, разве нет?

– Тед был за рулем, а я сидел рядом с ним в качестве охранника. Мы слушали репортаж с матча, а тот парень встревал. Что-то там говорил по-своему, а потом спрашивает меня: у вас дети есть? Ну есть, говорю, и дальше слушаю репортаж. Во время перерыва этот Игорь снова меня спрашивает: а вы христианин? И через решетку тыкает меня пальцем в плечо. Вежливо, лишь бы обратить на себя внимание. Конечно, говорю я. Ну и дальше разговариваю с Тедом, тут как раз игрок «Арсенала» едва не забил в свои ворота. А парень снова говорит: я хочу с вами поговорить. Ты уже целый час разговариваешь, говорю. Лучше помолчи, второй тайм начинается. А тут нашему вратарю желтую карточку показали…

Мы молчим, потому что Эд снова чуть не плачет.

– Когда мы доехали до больницы, я вывел его из фургона. Через двор вел, пристегнув к себе наручниками. Его левую руку к моей правой. Потому что он левша. В приемном отделении снимаю наручники, показываю ему на кресло, говорю – садись. А он, спокойно так и удивленно, говорит: «Bы меня застрелите сидящим? Так что, легче попасть? Может, разрешите мне стоя?». О господи! Он в течение двух с половиной часов пути был уверен, что мы везем его на расстрел, слушая футбольный репортаж. Не знаю, как мне дальше с этим жить…

– Эд…

– Что со мной будет? Я четверть века честно проработал. У нас с женой двое сыновей, они уже самостоятельные. Удочек себе накупил, чтобы на пенсии рыбачить, каких-то там лесок, крючков. И отказал парню в последнем разговоре! Слушал радио, а не этого несчастного мальчишку. Он был болен, измучен. Со страху три дня не ел и не пил. Мы не сказали ему, что везем в психушку, чтобы он не разозлился, а у него в голове был кошмар куда похуже! Нашему бы такое на ум не пришло. А он был другим! Обращался к нам вежливо и тыкал пальцем в плечо через решетку…

17. Рождество! Я получила от жизни прекрасный подарок! Отмечаю Сочельник у Эвы. Познакомились мы с ней два года назад. Она моя ближайшая здесь подруга. («Здесь подруга», хм, выраженьице, да? Из разряда «понятно только эмигрантам». Ближайшая же везде моя подруга – это одноклассница Эллочка Лукшина, она замужем за Мишей Гарцханом, живет в Бостоне. Порасплескало нас всех по шарику.)

Эве хотелось бы навсегда забыть обстоятельства нашего знакомства. Достаточно сказать, что я была при исполнении.

У Эвы сын Петрусь, без полугода абитуриент, и дочка Мадзя, в почти бессимптомном переходном возрасте. С Петрусем я тоже могла бы встретиться по работе, но дело закрыли. Так что не о чем говорить.

Еще у нее есть Адам, любимый человек. Он приехал из Польши на Рождество.

Вдобавок сегодня именины Адама и Евы, о чем я забыла. Прокололась как раз под праздник! Вот зараза!

У них гость из Варшавы, которого Адам привез с собой из Польши, – красавчик Михал, приятель Петруся, бывший одноклассник по вроцлавской школе.

Мы едим селедочку. Грибному супчику следует еще с часок потомиться. На столе по традиции должно быть тринадцать постных блюд, а у нас всего девять. Эх. Ничего – сейчас петрушки нарвем из горшка на подоконнике и подадим к столу в отдельной мисочке. Прорвемся!

Предлагаю загадать желание, вдруг Святой Николай – так зовут польского Деда Мороза – стоит где-нибудь рядышком и слушает…

– Ну, давай ты первая, – говорит Эва.

– Я? Ну что же… Хочу получить поцелуй от любимого!

– Боже… Ты бы уже успокоилась насчет него, а? Я бы хотела болтать по-английски, как ты, и быть с Адамом.

– Я бы хотел быть с Эвой…

– Я бы хотел исправить оценку по математике на «А» и поступить в Оксфорд на прикладную физику, – говорит Петрусь.

– Я бы хотела того же, что тетя, – тихо говорит пятнадцатилетняя Мадзя и сосредоточенно не смотрит на Михала.

А тот отзывается:

– Я бы хотел перестрелять всех русских. И немцев! Чтобы можно было дышать чистым воздухом в свободной Польше.

Опаньки.

– Тогда мне надо поторопиться, пока Святой Николай ищет для тебя какой-нибудь автомат! Я спрячусь в самой маленькой комнатке в этом доме и прошу мне не мешать!

Беру газету и иду в сортирную наверху.

Надо упаковать подарки. В этом году для прикола и ввиду краха мировых рынков я использую не подарочную бумагу, а вчерашнюю Financial Times.

Когда спускаюсь вниз, Михал при всех признается:

– Я, это, облажался! Не сориентировался…

– Ты, парень, нарушил мою монополию на проколы и ляпсусы, – отвечаю. А сердце радуется: не услышал моего акцента! Не понял, что я не полька!

– Ты с какого района Варшавы?

– С Натолина.

– А я с Воли.

Грибная похлебка, вареники с капустой и грибами, силезские клецки в соусе из шампиньонов, запеченный в духовке морской окунь (свежего карпа раздобыть не удалось; а замороженный из китайского магазина – это, как говорит Адам, не рыба). Пальчики оближешь! Запивают все соками. Только у Эвы с Адамом по бокалу красного вина. Дети в этом доме не прикасаются к алкоголю, потому что сознательно воспитаны именно как дети. Знают, что нельзя быть одновременно и пожарным, и ковбоем – и ребенком, и взрослым. Хотят быть детьми.

А я не пью, потому что знаю, что в любой момент могут вызвать в следственный изолятор. Как происходит каждый год в ночь на Рождество. Железно.

Наконец, мы открываем подарки. Адам привез мне из Польши две японские чашечки из тончайшего фарфора, расписанные вручную. Звенят при постукивании, что твои колокольчики Дзен. Эва среди прочего подарила мне пачку знаменитого китайского крупнолистового чая «Русский караван». Чудная девчонка эта Эва! Что за сердце! Ей доставляет такое удовольствие моя радость, она так гордится своим новым другом – Адамом. Надо сказать, достойный этого особь. Он – особь? Особняк? Чувак! Но когда она видит Михала, открывающего мой подарок и быстро сующего в карман купюру, по ее лицу пробегает тень. Позже она шипит на меня на кухне: