Ужин всегда был плох. Но гости старательно распихивали по карманам и ридикюлям конфекты, приготовленные на царской кухне. Таких не было в свободной продаже, и их очень любили дети. Принести домой «царский гостинец» считали своим долгом даже самые богатые люди империи. Лыковская малышня тоже ждала редкие сласти, пытаясь не заснуть до прихода папы с мамой…

После ужина танцы возобновлялись и становились совсем невозможными. Молодежь плясала самозабвенно, до одури, и государыня тоже. Оркестр играл оглушительно, так, что звенело в ушах. Говорили, это оттого, что заведующий придворными оркестрами барон Штакельберг почти глух. Наконец император, отчаявшись делать жене предостерегающие знаки, удалялся к себе. По его команде из оркестра по одному расходились музыканты, и в конце концов на хорах оставался один трубач… Только после этого Мария Федоровна, вся красная, тоже покидала бал.

Лишь один раз Алексею понравилась общая картина праздника. Это было 26 января 1889 года. Только что покончил с собой австрийский эрцгерцог Рудольф. А в Концертном зале Зимнего дворца уже объявили очередной бал. Приличия требовали отменить пляски из-за траура, но свет и Двор настроились на веселье. И тогда было решено провести бал в… траурных одеждах. Зрелище получилось удивительное. Дамы явились в элегантных черных платьях. На их фоне многочисленные бриллианты смотрелись особенно эффектно. А траур, как известно, красит всякую женщину. Варенька была в замечательном туалете от Бульбенковой. Платья этой портнихи носила императрица. Сама же она была дочерью нижегородского священника и выбилась в лучшие модельеры столицы благодаря труду и таланту. Узнав, что Алексей – нижегородец, Ольга Николаевна стала выполнять заказы его жены вне очереди! Знаменитый «черный бал» вспоминали потом много лет как самый удачный и неординарный. Лыков тоже помнил его – последний раз они были там вместе с Павлом Афанасьевичем…

Утром следующего дня Валевачев порадовал начальника новой идеей.

– Алексей Николаевич, я узнал от Шереметевского, что на костеобжигательном заводе в вас стреляли согласованной картечью, – заявил он.

– Да, и что?

– Разрешите, я схожу в Управление императорской охоты. Вдруг там что-то вспомнят? Человека какого-нибудь с дурными наклонностями… Негодяя в душе. Его выгнали, но запомнили.

– И прозвище у человека было Снулый, – добавил с иронией Лыков.

– Почему нет? – возразил Юрий.

– Больно просто собираешься жуликов искать. Отчего именно в Императорской охоте? В столице полно других людей, способных согласовать картечь.

– Но убит придворный! А если тут есть связь?

– Хорошо, – смирился надворный советник. – Съезди в Гатчину, расспроси. Только возьми с собой фото покойника, которого Снулый приколол на Гутуеве. Пусть в морге сделают карточку. Вдруг опознают? Вдруг это он парашют заряжал?

Валевачев ушел, а к сыщику обратился Шустов.

– Алексей Николаевич, у меня тоже имеется предложение. Разрешите изложить?

Лыков удивился. Чиновник для письма проявляет розыскную инициативу! Что это с ним? Решил сам поймать Родиона, чтобы не шлялся к нему по ночам?

– Излагайте, Сергей Фирсович.

Шустов, несколько смущаясь, начал говорить:

– Я, конечно, понимаю свою никчемность… Писарь, и вдруг с каким-то предложением… Но что подумал. Бумаги Дашевского, что мы забрали с обыском…

– И что?

– Там повестки к мировому судье.

– Есть такие. Убитый судился со своим лакеем.

– Да-да. Я и подумал: не поговорить ли вам с судьей?

– Для чего?

– Вдруг он интересное вспомнит! Мало ли…

– А что может быть интересного в тяжбе хозяина с прислугой?

Шустов совсем стушевался, потом пробормотал, глядя в пол:

– Надо же где-то искать. А тут судья, не коридорный какой. Знаток, так сказать, душ человеческих.

И Лыков подумал – почему бы и нет? Гусиной Лапе он назначил срок до завтра. И Ширинкин примет его тоже завтра. А сегодня у сыщика никаких своих идей нет. Вечером свидание (тут Алексей некстати представил Анютку голой и порозовел…). Надо поговорить с судьей!

Камера мирового судьи четырнадцатого участка помещалась в Свечном переулке. Хозяйничал в ней князь Эристов (везло Лыкову в этом деле на князей!). Он как раз вел заседание, и сыщику пришлось обождать. От нечего делать он прислушался к голосам. Обвинялся молодой извозчик, оскорбивший седоков, не соглашавшихся на его цену. Эристовы – грузинский род, но князь вел процесс сдержанно и корректно. Никакой южной горячности… Несколькими вопросами судья разъяснил для себя суть дела. А потом вдруг просто и по-людски пристыдил парня – одной точной фразой. В камере стало тихо, лишь было слышно, как сопел извозчик. Напряженным голосом он извинился… Сразу загудели другие голоса, но беззлобно: извинения были приняты. Люди, и истцы, и ответчик, вышли на улицу одной гурьбой, дружески переговариваясь. Настоящее примирение сторон, порадовался Алексей. Ай да князь! Тут появился и он, запирая двери камеры. Увидел незнакомого господина и сказал:

– Думаю, он запомнит и сделает выводы.

– Хочется верить, – вздохнул Лыков. – Совсем еще молодой, а уже хамит…

– Вы ко мне? Прошу!

Судья был в возрасте, с седыми вьющимися волосами и усталыми глазами человека, видевшего много зла. Лыкову он сразу понравился. И сыщик начал без обиняков:

– Я из Департамента полиции, расследую смерть Устина Алексеевича Дашевского. Вы должны его помнить.

– Дашевский? – нахмурился князь. – Как же! Судился у меня со своим лакеем. Вздорный человек. Хотя и лакей ему под стать… Так он умер? При каких обстоятельствах?

– Его зарезали в собственной квартире.

– Да что вы говорите! – Эристов весь как-то вытянулся. – И кто это сделал?

– Ищем, – пожал плечами Лыков.

– Дела… Позвольте, однако, убедиться в ваших полномочиях.

Судья тщательно изучил полицейский билет Алексея и остался им недоволен.

– Чиновник особых поручений Департамента полиции. При чем тут ваш департамент? Убийство должно дознавать сыскное отделение градоначальства.

– Так бы и случилось, если бы не придворное звание погибшего, – пояснил Лыков.

– Ну и что? Придворные живут по каким-то особым законам?

– С недавнего времени принято негласное решение: дела, где замешаны знатные фамилии или крупные сановники, передавать к нам.

– Это незаконно!

– Да что вы говорите?! – разозлился сыщик; кудахтанье князя стало уже его раздражать. – Мы полиция, и они полиция. И все подчиняемся судебному следователю. Какая вам разница?

– Опять одно и то же… – запустил пятерню в седую бороду Эристов. – Я знаю, государь не любит нас, судей. За нашу независимость, за несменяемость. За то, что он не может нам приказать. Вот еще одно подтверждение этому.