— Это мы сейчас, — заверил Макморди. — Аттика у нас покажется детским праздником! — И он пришлепнул на лицо Пиперу кислородную маску. Когда Пипера приняли из машины в носилки, он выглядел мертвее убитого. Залитое кровью и залепленное маской лицо потемнело: в суматохе забыли включить подачу кислорода.

— Он еще жив? — спросил репортер, не отстававший от машины.

— Кто знает? — восторженно отозвался Макморди. Пипера понесли в приемный покой, а испятнанная кровью Соня пыталась унять ошалевшую медсестру.

— Какой-то ужас! В жизни не видела ничего подобного! И это в моей машине! — кричала она на газетчиков и телерепортеров, пока ее не уволокли вслед за пациентом. Когда окровавленные носилки с телом Пипера были погружены на каталку и увезены, Макморди удовлетворенно потер руки. Кругом жужжали телекамеры. Мистер Хатчмейер будет доволен. Товар лицом.

Мистер Хатчмейер был доволен. Он наблюдал побоище по телевизору с явственным одобрением и со всем пылом любителя драк.

— Давай, малый! — заорал он, когда молодой сионист сшиб с ног безвинного пассажира-японца плакатом с надписью: «Помни и не забывай». Сбоку возник полицейский, но его тут же повергла чья-то невидимая рука. Телеизображение затряслось: оператор получил пинка под зад. Потом стало отчетливо видно пожилую женщину, простертую в крови.

— Здорово, — сказал Хатчмейер, — молодец Макморди. Умеет парень проворачивать дела.

— По-твоему умеет, — неодобрительно отозвалась Бэби.

— Что значит по-моему? — отвлекся от экрана Хатчмейер. Бэби пожала плечами.

— Я вообще насилия не одобряю.

— Как так не одобряешь? Без насилия не обойтись. Жизнь есть жизнь: кто кого. Не разбив яиц, яичницы не сделаешь.

Бэби пристально смотрела на экран.

— Из тех двоих уже сделали.

— А это человеческая природа, — сказал Хатчмейер, — человеческую природу не я изобрел.

— Ну да, ты ее просто эксплуатируешь.

— Жить-то надо.

— Кому как, — возразила Бэби. — Тебе надо, а вон та — умирай.

— С тобой говорить — что дерьмо толочь, — рассердился Хатчмейер.

— Самое для тебя подходящее занятие, — сказала Бэби. Хатчмейер уставился на экран, чтоб не видеть и не слышать жены. Из таможни появился отряд полиции с Пипером.

— Вот он, — сказал Хатчмейер. — Видать, обделался с перепугу, Бэби глянула и вздохнула. Затравленно озиравшийся Пипер вполне отвечал ее надеждам: молодой бледный, чувствительный и ужасно уязвимый. Как Китс под Ватерлоо.

— Кто эта толстуха рядом с Макморди? — спросила она, когда Соня заехала в пах живописному украинцу, плюнувшему ей на платье.

— Да это моя девочка! — радостно вскричал Хатчмейер. Бэби недоверчиво поглядела на него.

— Шутишь. Этой медведице только штанги выжимать, а если тебя разок обожмет — из бандажа выскочишь.

— К дьяволу мой бандаж! — опять рассердился Хатчмейер. — Я тебе просто говорю, что эта лапочка-малышечка торгует книгами, как богиня.

— Торговать, может, и торгует, — сказала Бэби. — Но какая она «лапочка-малышечка» — видней тому русскому, который из-за нее корячится на мостовой. Как, ты сказал, ее зовут?

— Соня Футл, — мечтательно ответствовал Хатчмейер.

— Похоже на то, — согласилась Бэби. — Ишь ведь как она отфутболила того дюжего ирландца. Спасибо, если бедняга когда-нибудь на ноги встанет.

— А ну тебя знаешь куда, — сказал Хатчмейер и удалился в свой кабинет, чтоб не расстраиваться от язвительных комментариев Бэби. Он позвонил в нью-йоркское отделение и велел сделать машинный перерасчет тиража романа «Девства ради помедлите о мужчины», исходя из того, что автор заново разрекламирован. Потом заказал в типографии плюс полмиллиона. Наконец выторговал в Голливуде пятипроцентную надбавку за телесерийный показ. И все это время его осаждал соблазнительный образ Сони Футл и донимали размышления, как бы естественным путем отправить на тот свет останки мисс Пенобскот 1935 года, не расставаясь с двадцатью миллионами долларов. Может, Макморди что-нибудь придумает. Задавить бы ее, гадюку, тем же сексом. А что, это как раз естественно. И кстати, Пипер прямо кидается на старух. Да, это, пожалуй, мысль.

* * *

В травматологическом отделении Рузвельтовской больницы терапевты и хирурги боролись за жизнь Пипера. С виду было понятно, что он истек кровью от раны в голове, а между тем налицо все симптомы удушья — словом, отчаянная путаница. И от медсестры никакого толку.

— Тот сказал, что этот кровью обольется, — говорила она главному хирургу, который и так видел, что крови хватает. — И говорит, нужно, мол, переливание. Я-то не хотела, и этот говорит, что не хочет, она тоже: нет, мол, а тот хвать бутыль, этот вырубился, его на реанимацию, а я…

— Ее — на транквилизатор, — громогласно распорядился главный хирург, и визжащую сестру утащили куда надо. Обритый Пипер лежал на операционном столе. Его побрили, пытаясь, выяснить, где же рана.

— Куда же она делась, зараза такая? — изумлялся хирург, высвечивая пространство за левым ухом Пипера в поисках кровоточащей раны. Пипер очнулся, но ясности не внес. Порез на руке промыли и забинтовали, а из правой его кисти торчала игла: переливание, которого он страшился, все-таки произошло. Иглу наконец вынули, и Пипер слез со стола.

— Ну, повезло тебе, — сказал главный хирург. — Не знаю уж, в чем с тобой дело, только пока давай ходи тихо. А понять, куда тебя ранило, — это нужен великий хирург. Нам это не под силу.

Пипер, лысый как колено, нашел выход в коридор. Соня, увидев его, разрыдалась.

— О господи боже мой, да что же они с тобой сделали, солнышко мое! — кричала она. Макморди задумчиво оглядел бритый череп Пипера.

— М-да, плоховато, — заметил он и пошел разговаривать. — Проблема у нас, — сказал он хирургу.

— Это у вас-то проблема? Мы и сами не знаем, в чем дело.

— Дело, — сказал Макморди, — вот в чем. Голову быстро и как следует забинтовать. Он, понимаете, знаменитость, кругом телерепортеры, а он выйдет словно и не отсюда, неправильно получится.

— Правильно, неправильно — это ваша забота, — сказал хирург, — а нам хоть бы разобраться, что у него.

— Вы ему голову обрили? — сказал Макморди. — Теперь бинтов навертите. Лица чтоб вообще было не видно. Пусть он будет неизвестно кто, пока волосы не отрастут.

— Не пойдет, — сказал хирург, верный заветам своей профессии.

— Тысяча долларов, — сказал Макморди и пошел за Пипером. Тот явился нехотя, по-детски повиснув на руке у Сони. Когда его вывели после врачебной обработки — Соня справа, медсестра слева, — видны были только испуганные глаза и раздутые ноздри.

— Мистер Пипер сообщить ничего не имеет, — впустую сообщил Макморди.

Миллионы телезрителей это и так понимали: рот его был перебинтован и вообще он мог сойти за человека-невидимку. Телекамеры, жужжа, приблизились, и Макморди опять заговорил: