Как и сказано в Библии, сначала было слово, но слово было «Рокруа». Впрочем, слово пронеслось над городом пару месяцев назад, и пронеслось тихо. Разве иностранцы стали смотреть по-иному. Союзники — напуганно, нейтралы насмешливо. Один шкипер-англичанин, громко помянувший «Непобедимую армаду», «теперь на суше», внезапно исчез — и обнаружился в инквизиционной тюрьме как проповедник кальвинизма. Вышел оттуда две недели спустя, с отощавшим кошелем — и языком, онемевшим до поднятия якоря.

Знающие люди поминали соотношение сил, сам Рокруа — «сеньоры, это такая дыра… Ну, бросили туда пару терций. Ну, не взяли. И что?»

Знающие другое — почерпнутое из французских газет — говаривали, что у французов, кажется, завелся толковый командир. Которому Испания, всегда бедная, но все же не обделенная достойными полководцами, не сумела противопоставить равного.

Поэты Академии не обратили особого внимания на отзвук битвы. Только прокатился окатанный, как галька на морском пляже, сонет Диего де Эспиносы. Да его же замечание:

— Наши войска ничего не сдали. Нечего там было сдавать, в голом поле. Знамена и оружие сохранили. Согласие на эвакуацию и капитуляция — разные вещи. И вообще: наши пики возвращаются домой.

Новость о том, что один из кораблей, с уроженцами Андалусии, придет в Севилью, оказалась внезапной. Изначально договор предусматривал доставку эвакуирующихся войск в Фуэнтеррабию — в нескольких лигах от французской границы. Кажется, французы решили сделать все, чтобы малость затруднить королю переброску солдат на север. Впрочем, казармы собственно севильских терций пусты. Кто сторожит устье Гвадалквивира в твердыне Кадиса, более вечной, нежели Рим. Кто ушел воевать в Страну Басков, Наварру или Каталонию. Оставшиеся — по преимуществу новобранцы. Потеснятся. Тем более большинство фландрских ветеранов недолго останется на службе. Дождется выплаты жалованья — за весь долгий путь домой, да и разойдется искать иного хлеба.

Сейчас они все еще армия Фландрии. Солдаты шагают по улицам великого города. Многим — родного. Залатанные куртки с потерянными пуговицами, бурые от пыли и белые от морской соли. Ноги без чулок и штиблет, засунутые в разбитые о дороги Европы башмаки.

«Парад», похоже, стал мелкой местью городских властей за напоминание о том, что бесконечная война не только не окончена, но идет с каждым днем все хуже. О том, что на свете вообще есть Фландрия!

Кораблю с солдатами не нашли даже места у причальной стенки — пришвартовали к мосту, соединяющему Севилью с Трианой, предместьем на другом берегу Гвадалквивира. С тем, чтобы всякий нежелательный элемент мог погрузиться на речное судно и подняться до Толедо.

А не пожелает — дорог в Испании много. Вот только ведут они не из города, а в город. Который вдруг получил на свою голову несколько сотен усталых и израненных людей, в совершенстве умеющих убивать и редко что-то еще.

Впрочем, эти проблемы будут потом. А пока сквозь июльский зной шагают усталые роты под густой щетиной знамен с косыми крестами. Их-то не отдали, и им прорехи от пуль — не раны, а украшения, вроде разрезов на камзоле.

Городская стража — не дураки, вовсе не дураки — встречает этот парад, отделяя толпу от войск. Причем делает это максимально почетно: лица к фландрийцам, зады к толпе, сдерживаемой выставленными параллельно земле древками алебард.

Разумен и еще один приказ, принятый с подачи дона Хорхе. Не надевать парадной одежды, чтоб выглядеть не зажравшимися тыловыми крысами, но людьми, выполняющими свою работу по очистке улиц для удобного прохождения войск. Не больше.

Сам дон Хорхе тут же, во главе наряда, снятого из портового района. На его месте отдуваются Санчо Эррера и Диего де Эспиноса: с половинным личным составом пытаются делать вид, что число стражей удвоилось. Иначе никак нельзя. А то молодцы с галер почуют слабину — и прости прощай, севильский порт!

С галер — это не те, что в цепях. Каторжников приковывают к веслам, тут не до безобразий. Однако есть на гребных посудинах и иной народец. От нищих, устроившихся гребцами ради крова над головой, до рубак абордажных команд. Те, что скучают без дела все долгие годы бесконечной войны. И от скуки приносят хаос в отлаженное хозяйство порта. Их офицеры, все от той же скуки, сорвиголовам потворствуют.

Задумавшегося Хорхе вывел из беспокойной задумчивости окрик.

— Сеньор алькальд, памятник!

Бронзовый Альваро де Базан. Флотоводец, гордость Испании. При нем иноземцы и головы поднять не смели! Жаль, старик не дожил до похода Армады. Умный, решительный, не боящийся ответственности командир — именно то, чего не хватило тогда до победы.

Сейчас у ног героя устроилось несколько юнцов в усеянных соломинками мантиях. Студенты. Из самых неприкаянных — и самых озорных. Дон Хорхе прикинул, как бы их снять с постамента, пока не случилось непоправимого. Сейчас ведь лишний крик — и будет кровь. Но приказ отдать не успел.

— Слушайте все! — выкрикнул один из школяров. — Новый сонет Диего де Эспиносы… Воинам Рокруа!

Толпа ахнула и застыла. Имя скандального поэта, сборник коего разошелся в первый же месяц продаж тысячей экземпляров, переплюнув и «Дон Кихота», и «Гусмана из Альфараче», и недавнюю «Севильскую куницу», не могло не привлечь внимания. Пусть всякий, купивший томик с наглым названием, уверяет окружающих, что сделал это исключительно из любопытства, город с нетерпением ждет следующей провокации, а довольный доходом издатель готовит еще один тираж. Следующую книгу клянется тиснуть не меньше, чем тремя тысячами!

Школяр наверху прокашлялся. Принял, насколько мог, горделивую позу, облокотившись об эфес шпаги дона Альваро.

Не плачь по ним, далекая Астрея![19]

Свою судьбу Мело солдаты знали.

В крови по пояс терции стояли

С крестом бургундским стяги защищая.

Школяр сверяется с листком бумаги, что не мешает худой физиономии сохранять свечение возвышенного патриотического чувства. Вдруг он погас. Слог стал обычным. Как будто не стихи читает, а с приятелем беседует.

Теперь — Севилья. Город воинам не рад.

Страшней французских пушек злые взгляды.

И помыслы черны, как и наряды:

Считают, сколько стоит им солдат,

И обсуждают дыры в знаменах,

Прорехи на подошвах башмаков,

Да вшей, да тяжкий смрад загнивших ран.

Так доблесть награждают в сих краях.

И стонут, что страна теперь слаба,

Не разглядев в полшаге храбрецов.

Толпа, недавно буйная, безмолвствует. Но вот чья-то изящная ручка отцепляет с мантильи розу, и та летит под ноги героям фландрской армии.

— Viva Espana!