* * *

— Утро доброе, — сказал я.

Брат Тенезмий скупо кивнул и покосился на тролля. На поясе Верхогляда связанными лапками кверху висели три пеструшки. Пока тролль стягивал им лапы, одна умудрилась от испуга снести яйцо.

— Четыре порося… — прогудел Зелмо, показав Тенезмию три толстенных пальца.

Клирик поджал губы. Согласно постулатам пророков Атрея, тролли не имеют души, а стало быть, не могут быть спасены духовной силой при жизни, дабы вознестись на небеса, следственно, тратить на них силы бессмысленно, более того, обращаться с такими существами следует как с животными.

— Пусть выберет четырех десятимесячных подсвинков, — сказал я. — Заработал.

Брат Тенезмий отпустил крепкое и, несомненно, греховное ругательство.

Неужели он начал превращаться в настоящего человека?

Пожалуй, стоит свести его с Мэй, вдовой Годрика Вшивого…

* * *

— Все помнишь? — спросил я у Шатци, когда Зелмо, бросив на плечо торбу с визжащими поросятами и бочонком прокисшего пива, утопал на юг, в свою семейную — представьте, у него была супруга — берлогу.

Брата колотило, как в лихорадке.

— Д-да… — Он посмотрел на меня, расширив глаза: пацан пацаном. И что в нем бабы находят? — Ты не сплохуешь, Фатик?

Вместо ответа я показал ему кулак.

— Вечерком отпразднуем.

— Я боюсь, ох! Я сбегу, ох, слушай, Фатик, я не выдержу, я сбегу!

— Джарси не бегают от опасности.

Его полные губы — обличавшие того еще волокиту-развратника, затряслись мелко-мелко.

— Не мо-гу-у! Я сбегу, Фатик! Ей же ей, сбегу!

Я двинул его в солнечное сплетение. Это был скромный отрезвляющий удар костяшками правого кулака. Брат сперва согнулся, затем с хрипом выпрямился. Румянец залил его щеки.

— Сможешь.

— Не знаю… Мне страшно, Фатик! Я боюсь дедушку!

Я ударил его снова — в то же место.

— Дай мне слово Джарси, что никогда не сбежишь.

— Во… о-о-оххх… Вообще ни от чего? Ни от кого?

Я ударил его в третий раз — изо всех сил, по-настоящему больно.

— Хм. Нет. Дай мне слово, что в ситуации, которая пугает тебя до чертиков, но в которой ты можешь победить — ты не сбежишь.

Он, согнувшись, смотрел на мой кулак у своего лица.

— Хо… хорошо. Я… даю слово Джарси!

Он держал его ровно час.

Конец второй интерлюдии, мы возвращаемся в Одирум.

Припав на колено, Олник осторожно заглянул под хвост черному козлу — лохматой бестии с загнутыми тяжелыми рогами.

Мальчик трусливо мемекнул. Пахло от него как от козла. Думаю, вы знаете, как пахнет козел. Если не знаете — я скажу: так пахнет ночь в аду.

В глазах гнома застыло жалостное выражение.

— Не-е-ет, Фатик, я не буду доить!

— Вирна настояла! В контракте написано — доить будет красивый статный гном с огненным взглядом.

— Правда? Так и написала?

— Истинная.

— А поклянись?

— Клянусь тебе всеми святыми! — в которых я не верю, следовало бы добавить. — Горными богами, богами небес и силами латентного волюнтаризма!

Волюнтаризм произвел на гнома особенно сильное впечатление.

— Ну-у… коли так — ладно! Но за каждую дойку ты мне будешь должен один золотой реал!

— Даю слово Джарси — оплачу.

Олник приосанился и повеселел. А мог бы, раскинув мозгами, потребовать контракт (в этом случае я бы сбрехал, что контракт остался у Вирны). Тщеславие, что ты делаешь с нами!

Доить, скажу меж строк, умели мы оба — Олник, как и я, хлебнул горюшка во Фрайторе на разных, крайне интересных работах.

Виджи смерила меня неодобрительным взглядом. Я пожал плечами — ну ты же знаешь, я лгу для общего блага!

— Фальтедро опережает нас на три дня, — сказала она внезапно. — Твой брат и зерно нерожденного бога едут в Талестру.

— И мы едем туда, — промолвил я. — Что ждет нас там, Виджи?

Она промолчала, только взяла меня за руку и стиснула пальцы.

Дело было на рассвете, недалеко от стен Ирнеза (малиново-розовое солнце и пение птиц прилагается). На небольшой мериносовой ферме, откуда нам следовало начинать путь, присутствовали я, Виджи, Олник, Самантий Великолепный, Тулвар (будь он неладен миллион раз), двое плечистых возниц, Маммон Колчек — приданный мне в качестве охраны, и один из бухгалтеров Вирны со странным именем Карл. Ростом с Олника, он носил широкополую шляпу и производил впечатление карася, выкинутого на берег — клевал носом, пучил глаза и все время держал рот открытым.

От Вирны я получил два фургона, крытых серой, как крысиные шкурки, тканью. Один для пассажиров, второй для груза. Каждый фургон о шести колесах, запряженный четверкой лошадей. По южной моде, дуги такого фургона загибались, образуя заостренную верхушку, от чего конструкция издали напоминала чесночную головку.

Я кликнул бывшего напарника и полез в фургон смотреть оккультное карго. Растолкал мешки с экипировкой и жратвой, по большей части, предназначенной для прокорма профитролля. Олник пропихнулся внутрь, и тут же громогласно чихнул: профитролльи сухари давно заплесневели и источали аромат на весь фургон. Но пахли не только они.

Напиток из ягод моджи вонял мокрым веником и давлеными мокрицами. Вместительные жестяные бочонки стояли у одной стены, прихваченные к дощатому полу широкими кожаными ремнями. Кусты вангрии — какого-то невзрачного, блеклого растеньица с мелкими оранжевыми цветами — находились у другой стены: каждый горшок установлен в круглую прорезь прочной деревянной подставки, накрепко приколоченной к полу. Свет падает из клапана обтяжки фургона. Если идет дождь — клапан можно закрыть, просто потянув за веревку.

Над цветками вились мошки и несколько пчел. Цветы привлекали их запахом, напоминавшим мне об общинных свинарниках в клане Джарси, которыми все еще заведовал брат Тенезмий.

— Значит, крышки бочонков открутил-закрутил, полил цветочки — и гуляй, рванина. Сечешь, Олник?

Зря я нагнулся над цветами, так как гном, оставшись без пригляда, заново свинтил крышку ближайшего бочонка и потянул носом.

— Дларма… Дохлый зяблик! Оно и правда все еще бродит! И бодренько так бродит! Хм-м…

Я выхватил крышку из загребущей длани, успев в последний момент — Олник уже приноровился попробовать конденсат языком.

— Не пить! Я же говорил: не смей даже пробовать, иначе будет горе — уши у тебя отпадут и нос отвалится! Это ядовитый для гномов напиток! Бродит-шмодит, тебе какое дело? Вирна снабдила нас… тьфу, тебя, я не пью — пивом!