Потом, после окончания пикника, приходит время нашего возвращения в школу. Элинор Харди стоит прямо за мной в очереди на вход в автобус и даже не дает себе труда понизить голос до шепота.

– Она такая кривляка, – говорит она. – Уверена, с ней было все в порядке, она просто притворилась, будто у нее обморок, чтобы оказаться в центре внимания. И посмотрите, что на ней надето. Один бог знает, откуда она взяла такие мерзкие шорты – они выглядят как бракованный товар из секонд-хэнда.

Я слушаю ее, и в голове у меня начинает нарастать напряжение, нечто подобное неудержимому позыву чихнуть – мои глаза что-то жжет, и я чувствую, что нос у меня подергивается. Мою грудную клетку распирает нарастающая ярость – я чувствую во рту ее металлический и слегка горелый вкус. Я сжимаю голову руками – мне это необходимо, потому что без этого мне начинает казаться, что она сейчас оторвется. Анук дергает меня за руку.

– Просто не обращай на нее внимания, – тихо, нараспев говорит она. – Она вообще ничего не соображает. – И я сразу же чувствую, как моя ярость куда-то уходит.

После того как мы выходим из автобуса около школы, я готова пойти домой пешком, как всегда, но из-за того, что на пляже я потеряла сознание, секретарь школы позвонила моей маме и попросила ее подвезти меня. Мне бы хотелось, чтобы это была не она, а папа, но тогда ему пришлось бы рано уйти с работы, а папа никогда не уходит оттуда рано. Я иногда представляю себе, как он сидит в своем офисе, когда все остальные сотрудники уже отправились домой. Он или затачивает свои карандаши, или делает цепочки из скрепок – все что угодно, лишь бы отсрочить свое возвращение домой к маме и мне. Уверена, что у него появляется неприятное чувство внизу живота, когда он садится в свою большую серебристую машину и едет домой. И у меня сейчас такое же чувство, потому что я знаю – мама может появиться здесь в любую минуту.

В школе уже не осталось никого, кроме меня и мисс Пикеринг, когда наконец появляется мама. Должно быть, она шла пешком, потому что лицо у нее красное и дышит она тяжело, словно собака, которую долго держали запертой в машине с закрытыми окнами.

Мисс Пикеринг видит сейчас маму в первый раз – раньше они не встречались. Я надеюсь, что мисс Пикеринг не замечает пятен пота у мамы под мышками и того, что ее волосы прилипли к голове с того бока, на котором она лежала. Мисс Пикеринг говорит, что теперь со мной уже все в порядке, но просит маму приглядывать за мной в течение следующих двадцати четырех часов. О, нет, только не это!

Мама кивает и говорит все, что надо говорить в таких ситуациях, но я-то вижу, что она очень зла, по ее плотно сжатым в тонкую линию губам. Когда мы прощаемся с мисс Пикеринг и отходим от нее, мамина рука лежит на моем плече, и она спрашивает, могу ли я дойти домой пешком или лучше поехать на автобусе. Но я знаю, что все это комедия, рассчитанная на мисс Пикеринг, – как только мы заворачиваем за угол, ее тон меняется, как будто на меня вдруг налетает холодный ветер.

– Ах ты эгоистичная уродка, – шипит она мне в ухо, когда мы проходим мимо газетного киоска. – Какая же ты дрянь, если заставила свою больную мать идти несколько миль пешком, чтобы отвести тебя из школы домой, когда ты прекрасно могла бы дойти и сама!

Больную? Не больную, а пьяную! Несмотря на мятный запах полоскания для рта, я чувствую, как от мамы разит винным перегаром. Она думает, я не знаю, что она пьет, но это было бы ясно и слепому. Немудрено, что ей все время хочется прилечь. Если бы не это, она, скорее всего, просто падала бы на пол.

– Это сделала не я, а секретарь школы, – говорю я ей. Неразумный шаг. В следующую секунду она бьет меня головой о ближайший фонарный столб, и я уже во второй раз за день чувствую, что вот-вот потеряю сознание.

Хлоя

Я чувствовала горький вкус желчи, и мое горло сжимал ужас. Где я, черт возьми? Трудно было сказать, ведь в этой клетке отсутствовал свет, а глаза мои слиплись и распухли. Медленно тянулась одна минута за другой, затем мои чувства восприятия медленно, очень медленно начали возвращаться. Первым вернулось осязание, и я осознала, что сижу на чем-то холодном и очень твердом. За осязанием последовало зрение – оказывается, я находилась все-таки не в клетке, а в какой-то деревянной постройке с четырьмя деревянными подпорками по углам и окнами во всех стенах. Я осторожно ощупала поверхность под собой. Ага, оказалось, что я сижу на плитках – я чувствовала под своими пальцами раствор в швах между ними. Как только мои глаза привыкли к потемкам, что-то в воздухе вокруг меня шевельнулось, словно дуновение ветерка в жаркий день, а затем я вдруг полностью проснулась. Теперь-то я поняла, где нахожусь – на кухне дома № 46. Точнее под стоящим в ней обеденным столом.

Я рассмеялась сдавленным смехом, чувствуя облегчение и растерянность. По крайней мере, я была цела и невредима – но что, что я делала на кухне? Выползая из-под стола, я подумала: интересно, сколько времени я провела на сланцевом полу? Ноги у меня замерзли, зад онемел, так что, должно быть, я просидела там долго. Я обхватила себя руками и огляделась вокруг – посмотрела на газовую плиту, на набор кухонных ножей, торчащих из подставки, и на очистительные средства, стоящие под мойкой, – на все то, что могло причинить мне вред, если бы я сейчас уже не была в полном сознании и не отдавала себе отчета в своих действиях. Качая головой от ужаса того, что со мной происходило, я направилась обратно наверх, в свою спальню.

* * *

Меня охватила паника, когда я посмотрела на часы на моей прикроватной тумбочке и увидела, сколько сейчас времени. Затем, вспомнив, что сегодня суббота, я с великим облегчением упала обратно на подушки. И пролежала так несколько минут, вспоминая муторные события минувшей ночи и содрогаясь от омерзения при мысли о том, что же это было: какой-то жуткий призрак или воображаемый супостат, который на меня напал, или какое-то совершенно невероятное стихийное бедствие, от которого я убегала. Резко заставив себя вернуться в настоящее, я сбросила ногой одеяло и пошла за тапочками, которые оказались загнанными под туалетный столик. Надев их на ноги, я посмотрела на себя в зеркало. От вида моего лица у меня на глаза, и без того осоловелые и тусклые, навернулись слезы. На нем виднелись пятна, морщинки и везде – следы стресса, а волосы, распушившись, торчком обрамляли его, словно у клоуна. Я выглядела совершенно погано – и чувствовала себя так же. Хотя я только-только проснулась, на меня уже наваливалась темная, изматывающая усталость, словно к моему мозгу приложили отсасывающий его вещество вакуумный насос.

И тут в отражении над моим плечом я заметила кое-что очень странное. В моей спальне имелся небольшой камин, сейчас закрытый выкрашенным в белый цвет листом оргалита, а на каминной полке у меня стояли две фотографии в одинаковых оловянных рамках. Одна – селфи, на котором мы с Меган запечатлели себя на отдыхе на Ибице. На ней мы сидели на пляже, глядя, как восходит солнце. Я никогда не забуду тот вечер – он был одним из лучших в моей жизни. Но проблема была связана не с этой фотографией, а с другой – чудесным снимком, на котором мы с сестрой, маленькие девочки, были изображены рядом с нашим домом. И проблема эта состояла в том, что и сама фотография, и ее рамка куда-то пропали.