«Это было очень похоже на Карла – ждать, что кто-то самым волшебным образом явится его спасать, – говорит Стоппел. – Он работал шофером грузовика, машина часто простаивала, и он просто отсиживал задницу в кабине, мечтал да фантазировал. Так-то он и придумал себе это приключение на хребте Брукса. Готовился он к путешествию серьезно: почти год все обдумывал, планировал, в перерывах расспрашивал меня, что нужно взять с собой. Но планы – планами, а фантазии – фантазиями, а их у него было выше крыши».

«К примеру, – продолжает Стоппел, – Карл не хотел лететь в тундру один. Изначально он вообще мечтал отправиться пожить в лесу с какой-нибудь красоткой. На работе он западал на двух девчонок минимум и тратил кучу времени и сил на попытки уговорить Сью, Барбару или кого-то там еще поехать с ним… а это, само по себе, идея бредовая. Ну не могло такого случиться, и все тут. Я хочу сказать, что в лагере, где мы работали, на седьмой насосной станции, на каждую женщину приходилось мужиков по сорок. Но Карл был мечтатель из мечтателей, и прямо до момента вылета на хребет Брукса он не переставал надеяться, что одна из наших девчонок все-таки передумает и решит махнуть туда вместе с ним».

Приблизительно то же самое, наверно, происходило и на озере, продолжает объяснять Стоппел. «Карл был из тех, кто вопреки всякому здравому смыслу будет верить, что рано или поздно кто-то сообразит, что он попал в беду, и бросится его выручать. Мне кажется, что даже на пороге голодной смерти он не переставал фантазировать, что в самый последний момент с неба спустится набитый продуктами самолет, из него выйдет красотка Сью и они закрутят страстный роман на природе. Но мир его фантазий был настолько далек от реальности, что никому и в голову не приходило мыслить аналогичным образом. В результате Карл просто сидел в лагере и страдал от голода. К моменту, когда до него, наконец, дошло, что спасать его никто не прилетит, он уже настолько исхудал, что делать что-то по этому поводу было уже поздно».

Когда продуктовые запасы Макканна почти подошли к концу, он сделал в своем дневнике такую запись: «Я уже не просто обеспокоен. Если честно, то мне становится по-настоящему страшно». Температура упала до минус двадцати по Цельсию. Обмороженные пальцы рук и ног покрылись болезненными гнойными пузырями.

В ноябре он прикончил остатки провизии. Он был до предела истощен и слаб, он страдал от головокружений, его била дрожь. Как сказано в дневнике: «Руки и нос все хуже, ноги тоже. Кончик носа сильно распух, покрылся пузырями и струпьями… Да уж, это точно медленная и мучительная смерть». Макканн подумал было оставить относительно безопасный лагерь и отправиться пешком в сторону Форт-Юкона, но потом все-таки решил, что он слишком слаб и поэтому наверняка погибнет от усталости и холода где-нибудь по дороге.

«Карл забрался в самые глухие и безлюдные места этой части Аляски, – говорит Стоппел. – Зимой там стоит чудовищный холод. Иные, оказавшись в такой ситуации, нашли бы способ добраться до цивилизации или, может, перезимовать, но для этого нужно быть человеком чрезвычайно находчивым и сообразительным. Надо уметь держать себя в руках и не падать духом. Надо быть тигром, убийцей, реальным, блин, зверюгой. А Карл был просто раздолбай и тусовщик».

«Боюсь, я больше так не могу, – гласит сделанная где-то в конце ноября запись в дневнике, к этому моменту состоявшему из сотни блокнотных листов в синюю линейку. – Господи, Отец наш небесный, прости меня, пожалуйста, за грехи и слабости. Прошу Тебя, позаботься о моих родных». После этого он улегся в своей палатке, приставил к голове ствол одной из винтовок и нажал на спусковой крючок. Второго февраля 1982 года, то есть через два месяца после этого, на его лагерь случайно наткнулся патруль полиции штата. Заглянув в палатку, полицейские обнаружили в ней окаменевший от мороза иссохший труп Макканна.

Между судьбами Роселлини, Уотермана, Макканна и Маккэндлесса можно провести много аналогий. Подобно Роселлини и Уотерману, Маккэндлесс был человеком ищущим и относился к суровой природе с непрактичной восторженностью. Как и Уотерману с Макканном, ему катастрофически недоставало здравого смысла. Но, в отличие от Уотермана, он не был сумасшедшим. А от Макканна отличался тем, что отправился в дикую глушь, не ожидая, что кто-то автоматически бросится ему на выручку, если он попадет в беду.

Маккэндлесс не очень хорошо вписывается в стандартный образ жертвы дикой природы. Несмотря на все его безрассудство, нехватку практических знаний о жизни вне цивилизации и безумную неосмотрительность, он не был человеком абсолютно не подготовленным… ведь иначе он бы не протянул в аляскинской глуши целых 113 дней. Мало того, он не был психом, не был социопатом, не был изгоем. Маккэндлесс был другим человеком… хоть и трудно сказать, кем именно. Может быть, паломником.

Получше разобраться в трагедии Криса Маккэндлесса мы можем, познакомившись с такими же экзотическими его предшественниками. А для того чтобы сделать это, нам нужно отвлечься от Аляски и обратить свои взоры на каменистые каньоны южной части штата Юта. Именно туда в 1934 году ушел, чтобы больше никогда не вернуться, чудаковатый двадцатилетний парнишка по имени Эверетт Рюсс.

Что же до того, когда я снова вернусь в цивилизованный мир, то, мне кажется, очень не скоро. Природа меня вовсе не утомляет. Наоборот, я с каждым днем получаю все больше удовольствия от ее красоты и своего бродяжьего образа жизни. Я предпочитаю седло трамваю, звездное небо – крыше над головой, еле заметную, полную трудностей тропу в неведомое – любой мощеной дороге, абсолютный покой дикой природы – докучливой суете городов. Как же можно упрекать меня в том, что я предпочитаю оставаться здесь, где чувствую себя на своем месте, где сливаюсь воедино с окружающим меня миром? Да, мне не хватает умного собеседника, но в мире так мало людей, с которыми можно было бы поделиться самым сокровенным, что я научился держать все в себе. Мне вполне достаточно и того, что меня окружает вся эта красота…

Даже из твоих беглых описаний я делаю вывод, что не смогу выносить монотонность и однообразие жизни, которую принужден вести ты. Мне думается, я никогда не смогу осесть и остепениться. Я уже познал глубины жизни и предпочту все, что угодно, разочарованию в ней.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ЭВЕРЕТТА РЮССА БРАТУ УОЛДО, ДАТИРОВАННОЕ 11 НОЯБРЯ 1934 ГОДА

Эверетт Рюсс искал красоты и имел о ней весьма романтичное представление. Можно было бы посмеяться над экстравагантностью этого преклонения перед красотой, если бы в бесконечной преданности Эверетта красоте не было своеобразного величия. Эстетство в форме салонного позерства выглядит нелепо, а порой даже и отвратительно, но, став для человека образом жизни, оно иногда исполняется благородства. Поднимая на смех Эверетта Рюсса, мы должны точно так же поступить и с Джоном Мьюром, потому что отличались они друг от друга, пожалуй, только возрастом.

Уоллас Стегнер,