– Меняйте, – шепчет очередной лавочник, молитвенно сложив руки. – Все меняйте!

Когда Лексей впервые задал свой вопрос, с ним спорили. Но, поддавшись уговорам чужака, продали вдвое против обычного. Похожая история случилась на следующее утро со следующим лавочником. После третьего торгового чуда никто уже не сомневался в Лексее, и его появления ждали, затаив дыхание. Зазывали, здороваясь издали, уговаривали наперебой – зайди, хоть словцо шепни, глянь. Времени-то мало, проснется Щуров, и, если не застанет любезного друга, вся станция вздрогнет.

Разговоры торговцев с Лексеем всякий раз складываются по-разному. Тетке Глаше, лотошнице, он исправил извечное деловое невезение в один миг. Что-то шепнул на ухо, даже не пробуя ее знаменитые пирожки… дождался смущенного кивка – и все! Абаза-кожевенника наоборот, долго-долго мирил с его родичем, трактирным служкой. Что втолковывал им обоим после – не сознались, сколь их ни спрашивали. А только дело у Абаза пошло. С юрким пацаном, разносчиком газет, Лексей сидел два дня, сверяя расписание поездов и выясняя, какие газеты доставляют на станцию, а какие можно было бы прихватить из столицы, и даже ходил договариваться с машинистами и почтовиками – в обед, бросив щуровские дела. И журналы, и заказ книг обсудил, и новое дело – доставку по домам, вместе с молоком или пирожками, это уже для всей работящей малышни на станции копеечный приработок… Вот уж в тот раз никто слова злого не сказал и завистью не мучился: газетный парнишка усерден и приветлив, он один кормит семью после гибели отца, с ног валится, а живет впроголодь. То есть жил: уже третий день он не верит себе, считая денежки. Норовит всучить Лексею половину прибыли. А тот принял оговоренное вознаграждение в первый день и отшучивается: не интересны процентные деньги, в них нет новизны. Что это значит? Пойди пойми…

В нынешнее утро Лексей взялся перевешивать дверь и править вывеску в чайной, зажатой меж лабазом и обувной мастерской. Пошептался с хозяином, похвалил чай, поругал скатерти, слишком длинные и грязные. И пошел себе дальше. Как обычно – а его привычки уже знали – остановился пролистать газеты. Он не покупал, лишь просматривал. Да так быстро… все гадали: ему что, картинки нравятся? Или разыскивает тайный знак?

В общем, все шло своим чередом, пока Лексею в локоть не вцепилась девчонка лет двенадцати. Нездешняя. Только и приметили переборские сплетники: тощая, бледная, одета на деревенский лад.

– Деда спаси!

– Сядь. Говори толком, – сразу согласился Лексей.

Выслушал очень внимательно. Взял девочку за руку и повел в дом Щурова. Хозяин уже проснулся и чаевничал. Глянул на гостя – и раздумчиво кивнул.

– Уходишь.

– Умеете вы видеть людей. Большой дар.

– Да будет уже нахваливать, я трезв, – вздохнул Степан. – Третьего дня понял, что уйдешь. Пора… Я разогнулся, новую жизнь начинаю. А ты… кто бы ты ни был, а только тесно тебе в «Переборах». Ничего не припомнил о прошлом?

– Душа ленится вспоминать. Я тоже вроде бы разогнулся и стал свободен. От чего – не ведаю, – задумчиво признал Лексей.

– На вот, за мое вытрезвление, – Щуров передал конверт. – Как оговорено, а только продешевил ты.

– О, не в деньгах дело, а в деле деньги, – рассмеялся Лексей.

– Витиевато… Что ж, иди. Не повезу сам, и провожать никого не пошлю. Приметный ты. Если ищут, то через моих людей вызнают лишнее. И напоследок скажу, – Степан нахмурился. – Ты не видишь, такое нельзя заметить на себе. В сарае со мной возился старик. Сегодняшний Лексей моложе того старика лет на… десять? А примерно так, да. Кашель попритих. И волосы. Особенно – волосы. Был ты седой, а сделался сивый с рыжиной. В общем, пора тебе уходить.

– Пора. Может, свидимся однажды, – Лексей серьёзно поклонился. – Прощай. Благодарю за теплый прием.

– Прощай. За идейку с дорогой отдельное спасибо. И про склады на объездной подумаю. Эх, раззадорился я, вот дотянусь до столицы, другого калибра стану.

– Станешь.

Лексей убрал конверт, еще раз поклонился и вышел. Девочка семенила рядом, настороженно озираясь. На улицах было еще пусто, и никто в «Переборах» не проследил даже из любопытства, куда ушел загадочный Лексей. Конечно, Щуров все знал, но вслух о своих мыслях поговорил лишь с собою самим. Звякнул чайной чашкой в бок второй чашки, поставленной для Лексея. И буркнул: «Дед Фрол бате был первый советчик, как не испробовать крайнее средство? Прочее уж все в ход пустил, и зазря. Авось, сей редкий вычудок устроит чудо».

Вычудок, коего в «Переборах» знали Лексеем, миновал последний дом на окраине, прошёл по тропке мимо огородов до опушки и там пристроился на пеньке сухой березы, кем-то заготовленной впрок: сучья обрубили, а ствол попилить не успели.

– Итак, барышня Ольга, самое время сесть на пенек и съесть пирожок, – Лексей отдал девочке узелок, полученный еще на перроне у знакомой торговки. Достал конверт Степана, улыбнулся, проверив содержимое. – Большого ума человек. Денег дал, как оговорено, от щедрот добавил полезное – новые документы. О, имя занятное! Оленька, я теперь зовусь Степаном Удачиным. Душевно. Конечно, если он ограничился указанным… Оленька, у вас манеры барышни строгого воспитания. И речь грамотная, рассудительная. Вы знакомы с людьми дома Щуровых?

– Да. Дядя Степа… он мне не родня по крови, но все равно как дядюшка, знаю его, сколько себя помню. Он вчера гостил у нас. Велел мне одеться в деревенское, найти вас на станции, попросить слезно. Еще сказал, если не удумаете способ вывернуться, то и нет такого способа, – прошептала девочка. Села и притихла.

– О, премудрый купец дал мне новое дело! Славно. Положусь на его осмотрительность. Итак, ваш дедушка – управляющий в доме Юровых.

– Эти самые Юровы завладели землями. Заповедными. Златоречье, слышали о таком? Продали землю как-то хитро, поменяли всё в бумагах, и сделалось можно лес валить и завод ставить. А когда неправда выявилась, дедушку назначили виновным. И теперь ему смерть… даже дядя Степа сказал: безнадежно. Он уже полгода помогает, пока дело тянется… адвокатов нашел, хлопотал, а только нет надежды. Неделю назад сказал, что заберет меня в дом. Совсем нет надежды, – шепнула девочка. – Все на деда заготовлено: документы, свидетели и улики. Дело громкое. В столичной газете упомянуто. Мне дед пояснил, как мы последний раз виделись, что Юровы – двурушники. Такой у них промысел, но дед поздно понял. Юровых нанимают, чтобы прихватить ценное и запетлять след. А суд у деда через пять дней. Нельзя ничего исправить. Я понимаю, я уже большая. Но дядя Степа сказал, вдруг вы…

– Значит, требуется быстрое решение. Логика или право не помогут, на логику и право они ответят силой и ложью. Будем искать нечто нелогичное.

– А как звать вас? Дядька звал Лексеем.

– Теперь я Степан, – бывший гость Степана Щурова пожал плечами. – Но мне и это имя не подходит. То ли жмет, то ли наоборот, широко, и я тону в нем. Нет, не Степан я стану, себя вспомнив.

– А кто?