А знает ли он, Эдик Орехов, что всего-то пару дней назад он, Гриша Харитонов, эту самую Агнию…

Григорий сжал банку, отчего часть пива выплеснулась ему на колени. Это из-за нее, из-за Агнии, тошно стало жить. Он никогда из-за женщин не переживал, ко всему относился легко и свободно – ну, может, по молодости только у него от любви крышу сносило…

Но то, что сейчас с ним происходит, – непонятно.

Ее лицо, узкое тело и его изгибы, тонкие щиколотки и запястья, плечи… спутавшиеся пряди коротких светлых волос. Ее голос. Ее запах – слишком цветочно-фруктовый, слишком сладкий, нелюбимый.

Она – слишком нежная – до приторности даже.

И какого черта этот хряк Эдик тискает ее сейчас?!

Да он вообще не имеет никакого права прикасаться к ней.

* * *

В специальной комнатке Агния сварила кофе и принесла его в кабинет отца.

– Мерси, Агуша… – кивнул отец, не отрывая глаз от документов. За стеной переговаривались дожидающиеся своей очереди люди. – Сейчас бумагу и картриджи привезут, ты их получи, ладно?

– Да, папа.

Агния вышла из кабинета и столкнулась со Светой – та выглядела взволнованной, возбужденной и как будто даже втайне радостной, что ли…

– Борис Николаевич, там опять она! – услышала Агния, закрывая за собой дверь.

– Кто? – холодно спросил отец. – Посетительница?

– Нет. Она, она!

Агния стояла за дверью. Она никогда в жизни не подслушивала и не подглядывала. Не вникала ни во что – просто молча, не думая, выполняла поручения. Не анализировала, не оценивала, не сравнивала. Не понимала и не хотела понимать. А зачем? Все равно дальше определенной черты отец ее не пустит. Поставит на место, если она, его дочь, вздумает сунуть нос куда не следует.

Но сейчас… сейчас с Агнией творилось нечто непонятное.

…Она. Света сказала «она». Значит, женщина. Опять женщина! Не посетительница. И не Полина, конечно. А кто?

Агния прижалась ухом к двери.

– Что ей надо? – Голос отца.

– Хочет с вами поговорить. Я сказала – Борис Николаевич занят… Она там, за дверью, на улице. Курит.

– Господи, Света, ты что, не могла послать ее куда подальше? – тихо, зло спросил отец.

– Я сказала… Но вы же знаете ее!

Шаги.

Агния быстро нырнула в соседнюю комнату, сделала вид, что перекладывает папки на столе. Потом выглянула в окно – из него видно крыльцо, ведущее в нотариальную контору.

На улице было сумрачно – несмотря на полдень; падал пушистый крупный снег и сразу же таял на черном асфальте. Возле крыльца топталась женщина (довольно полная и, кажется, не совсем молодая) в длинной песцовой шубе, без головного убора – темные густые волосы закрывали половину спины, в волосах запутались хлопья снега.

На крыльцо выскочил отец, как был – в костюме, без пальто. Что-то резко сказал женщине, потом за локоть стал оттаскивать ее от крыльца.

Голосов Агния не слышала, хотя ей до смерти хотелось узнать, о чем они там говорят.

Женщина попыталась вырвать руку, но отец неумолимо оттаскивал ее все дальше и дальше.

Женщина, кажется, заплакала – плечи ее затряслись, и тогда отец отпустил ее. Он крикнул ей что-то повелительное, надменное, его собеседница повернулась и ответила – с укором и гневом в глазах. Тогда Агния разглядела ее лицо – полное, с яркими, резкими чертами лица. Пожалуй, когда-то она была очень красива, наверное, теперь же эта резкость и яркость портили женщину, делали ее лицо чуть карикатурным. Хотя бы не красилась так сильно, что ли…

На вид женщине было около сорока пяти – сорока восьми лет. Да, уже не молода, но и до старухи еще очень далеко…

Отец вернулся в контору.

Агния вышла из комнаты, прошла мимо Светы, стоявшей возле кассы.

Свернула за угол и через предбанник, где вдоль стен сидели посетители, оживленно обсуждающие болезни и детей, выскочила на улицу. Одеваться девушка не стала – не захотела привлекать к себе внимание.

В туфельках, узкой юбке и белой блузке, Агния через лужи заскакала вслед за женщиной – та как раз уже сворачивала на соседнюю улицу.

– Стойте! Женщина, стойте!

Та остановилась, оглянулась с недоумением. На щеке, в слое пудры, была промыта слезами дорожка – она уходила к ярко накрашенным, малиновым губам.

– Вы кто? Что вы хотели? – взволнованно спросила Агния.

– А вы кто? – слабо улыбнувшись, в свою очередь спросила та.

– Я – Агния.

– Агния?! – Женщина побледнела. – Боже, боже… Так вот вы какая… Не думала, что когда-нибудь…

– А вы – кто? Что вы хотели от моего отца? Почему он так сердит на вас? – дрожа от холода, нетерпеливо спросила Агния.

– Ну что ж… Вы должны знать. – Женщина тоже дрожащими руками достала из кармана шубы сигареты, закурила. – Я Кира. И мне нужны деньги.

«Кира! Кира… Та самая, о которой говорила Полина? У которой ребенок от отца?»

– На ребенка?

– Да. Вы знаете? Очень мило. У вас есть брат. Можете меня ненавидеть за это сколько угодно…

– Я вас не ненавижу, – быстро сказала Агния. – Я просто хочу разобраться во всем. И я хочу увидеть своего… братика.

На глазах Киры внезапно и обильно выступили слезы, сигарета буквально запрыгала в пальцах.

– Вам холодно, Агния… Замерзнете же, девочка! Приходите к нам домой.

– Куда? Скажите адрес, я приду к вам вечером.

Кира продиктовала адрес. Она смотрела на Агнию с удивлением, с недоумением, с надеждой.

– Я приду… Обязательно. Сегодня, после шести – ждите меня.

Агния побежала обратно. Влетела в контору, стряхнула с волос снег и как ни в чем не бывало отправилась ксерить очередные документы – как раз стопка накопилась. Никто не заметил ее отсутствия. Через полчаса приехала служба доставки – привезли бумагу, картриджи… Агния возилась с получением.

В семнадцать сорок пять контора закрывалась, но отец остался – у него был важный посетитель, и Свету он тоже заставил задержаться.

Агния вышла на улицу. Было светло, издалека доносилась веселая мелодия. Ах да, сегодня первый день Масленицы…

Звонок сотового. Эдуард – быстро, официально:

– Агния, через час я освобожусь, пойдем куда-нибудь. Жди.

– Эдик, стой! Не клади трубку! – воскликнула Агния. – Сегодня ничего не получится.

– Как? – Орехов не смог скрыть неприятного удивления.

– У меня сегодня срочное дело. Очень-очень срочное! Я не могу! – взмолилась Агния. – Встретимся завтра, хорошо?

– Созвонимся. Чао, – сухо ответил Эдуард, и в трубке зазвучали короткие гудки.