Три главных кодекса особенно тесно связаны с другими законами на Древнем Ближнем Востоке. Многие, и среди них те, что восходят к глубине второго тысячелетия до нашей эры, были обнаружены в Месопотамии – например, Кодекс Хаммурапи (XVIII век до Р. Х.), Законы Липит-Иштара (первая половина второго тысячелетия до Р. Х.), Законы Ур-Намму (XIX век до Р. Х.) и Среднеассирийские законы (XV век до Р. Х.). Никаких подобных сводов из Египта у нас нет – как, к сожалению, и из Леванта. Порой в этих кодексах содержатся постановления, столь близкие к тем, какие мы видим в еврейском законе, что между ними непременно должна быть связь. Возможно, это следствие общей правовой культуры, длившейся на протяжении веков – если, конечно, израильские писцы не владели аккадским и не заимствовали законы напрямую, ведь Кодекс Хаммурапи оставался во множестве копий после создания. Самая поразительная параллель – «закон о бодливом воле».

Можно спорить о том, что схожесть этого древнего кодекса с законами в Книге Исхода возникла, поскольку оба свода были написаны примерно в одно и то же время; хотя, конечно, немногие будут датировать эпоху Моисея началом второго тысячелетия до нашей эры. Но Кодекс Хаммурапи состоит из законов городской культуры – достаточно продвинутой, чтобы в ней был городской совет. И подобного никак не представить у Моисея и странствующих израильтян – даже как бездоказательное допущение. Для того чтобы Израиль подпал под влияние этих законов, израильтяне должны были вести оседлую жизнь в поселках и городах и развить культуру писцов, хотя бы сопоставимую с культурой Древней Месопотамии в дни Хаммурапи. Книга Завета – явно не документ, созданный группой кочевников, живущих в шатрах. И никакая подобная группа, пусть даже грамотная (что уже само по себе почти непредставимо), не заимствовала бы у другого общества законы, указывающие, как поступать со сбежавшими волами. Да, Библия ассоциирует законы с Моисеем. Но стоит взглянуть на их подтекст, и эта связь становится невероятной.

А что же тогда с Десятью заповедями? Ниже они приведены в версии, представленной в Книге Исхода 20:2–17 (есть еще одна во Второзаконии 5:1–21).

Несомненно, это фундамент законов Израиля, ведь так? И уж они-то, по крайней мере, точно восходят к эпохе Моисея? Опять же, спросим: какие ситуации предполагаются в заповедях? Два перечня, в Исх 20 и Втор 5, почти не различаются. В них входят нравственные принципы, принятые почти для всех человеческих обществ (запреты на воровство, прелюбодеяние и убийство), и эти принципы могли возникнуть в любой момент истории Израиля. Но в заповедях содержится и законодательство, опять же подразумевающее оседлую земледельческую общину. Тот, к кому обращено повеление хранить день субботний, имеет рабов и домашних животных, помогающих ему вести хозяйство на ферме; а у его соседа есть дом, который можно возжелать. Этот человек – явно не кочевник, и он живет не в пустыне, а на плодородной земле. Сохранить связь заповедей с Моисеем мы можем только в одной теории – если усмотрим в Библии подтекст, согласно которому Моисей давал эти законы в пророческом предвидении, зная, что те потребуются коленам Израилевым, когда те войдут в Землю Обетованную. Но при любой стандартной оценке истоков подобного законодательства мы рассудим, что оно пришло из оседлой культуры, которая доминировала в эпоху израильских царей или чуть более древнюю – как гласит о том Книга Судей.

К концу XIX века многие исследователи Ветхого Завета, как правило, полагали, что Десять заповедей – это квинтэссенция этического учения великих пророков, таких как Амос, Осия и Исаия. В XX столетии произошла мощная обратная реакция против столь поздней датировки; ее питало и то, что библейская археология подорвала скептицизм ученых по поводу Древнего Израиля. Впрочем, этот оптимизм, призывающий воссоздать историю Древнего Израиля, продержался недолго – об этом мы уже говорили в главе 1. И сейчас почти все библеисты склонны считать, что о Моисее как историческом деятеле нам известно мало, а может, и вообще ничего, – не больше, чем об Аврааме и его потомках. И наряду с этим многие готовы вновь рассмотреть возможность того, что Декалог – сравнительно недавнее творение и, возможно, появился позже, чем отдельные законы в Кодексах Завета и Второзакония – а их просто организовали так, что именно они казались детальным разъяснением сложностей Декалога. Сейчас Десять заповедей в обоих контекстах предваряют подробные законы, словно пролог – но, вероятно, составлялись заповеди позже (так и вступление ко многим книгам обычно пишется в последнюю очередь).

И в любом случае заповеди могли сочиняться поэтапно. Некоторые пытались воссоздать изначальную суть всего лишь десяти лаконичных правил – но так и не пришли к согласию, и идею решили оставить, а вместо этого рассматривать тексты как сплав элементов из разных времен. Про «убийство, прелюбодеяние и воровство» говорят многие древние тексты, скажем, Книга пророка Осии («Клятва и обман, убийство и воровство, и прелюбодейство крайне распространились», Ос 4:2) и Книга пророка Иеремии («Как! вы крадете, убиваете и прелюбодействуете, и клянетесь во лжи и кадите Ваалу…?», Иер 7:9). Начальный раздел, в котором Яхве представлен как Бог, выведший народ Израильский из Египта, больше кажется размышлением над преданиями Пятикнижия, уже принявшими свой окончательный облик. Заповедь «не возжелай» кажется странной, поскольку запрещает мысленный грех, в то время как другие запрещают грех деятельный. Общины, в которых почитаются Заповеди, не могут даже согласиться в том, как разделять их на десять четких правил: иудеи и многие протестанты различают предписание не иметь иных богов, кроме Яхве, как Первую заповедь, а запрет на образы – как Вторую; а католики и лютеране объединяют оба этих аспекта в один грех, а потом делят Десятую заповедь на: а) запрет желать дом соседа своего и б) запрет желать всего, что у соседа твоего, и так у них получается требуемая «десятка». (Иудейское разделение кажется более логичным, ведь почитание лишь одного Бога и запрет использовать образы – это два разных вопроса, а вот разделять заповедь «не возжелай» особых причин вроде бы нет). Это само по себе показывает, что текст не полностью последователен как перечень именно из десяти пунктов, и должен был пройти через некую историю и развитие, даже если мы не можем их воссоздать. И еще ясно то, что некоторые заповеди объясняются долго и пространно, в то время как другие – простые и четкие, и любой библеист-эксперт тут же предположит наличие долгой цепочки передачи, за время которой и был приукрашен текст.