– Да, первопричина, наверное, – съемки, но переутомление ударило по слабому месту. Я выбыл из работы на два года. А два года для актера – большой срок… Мне иногда кажется, что наша профессия – как брошенные елки после Нового года. В Новый год блестящие елки украшают дом, радуют взрослых и детей, а проходит праздник, и они, никому не нужные, валяются на свалках во дворах…

Я тоже раньше думала, что работа артиста – это рисунки на песке. Волна – время – эти рисунки безвозвратно стирает. И даже говорила в каком-то интервью, что если уж рисовать, то рисовать с натуры, поэтому, мол, все актеры стремятся сыграть современника… Современника, действительно, все актеры хотят играть – это более короткий путь к сердцу зрителя. Но разве ушли в песок Мышкин Смоктуновского или Гамлет Высоцкого? И разве они не наши современники?

Любая роль – классическая или современная – складывается из драматургического материала, актерской индивидуальности и сегодняшнего времени. И все три компонента одинаково важны.

Актерская индивидуальность… Индивидуальность – это то, чем человек отличается от других людей. Индивидуальность – это значит видеть иначе. И чем ярче и глубже эти черты, тем больше мы ценим это в талантливом человеке, ибо талант – это сила индивидуального видения. Мастерство – быть убедительным в этом. Призвание – невозможность ничем иным заниматься с полной отдачей.

Оригинальность отпугивает. Люди подозрительно относятся к непривычному и новому. Непонимание рождает неприятие, резкие оценки, ненависть, злобу. Чем меньше человек знает, тем более он мерит других людей по себе, тем труднее он может себе представить различие между людьми.

Каждый человек смотрит на мир по-своему и обладает качествами, присущими только ему: голос, пластика, манера поведения, свойство ума. У каждого человека своя личина. Каждый человек – личность. Каждый человек может сыграть одну роль – себя.

Воплотить мысли и чаяния целого поколения, встать на защиту своего времени могут только крупные творцы. Творчество – это мир, пропущенный через человека.

Только будучи самим собой, развивая свои способности, чувства, подвергая себя постоянной проверке временем, самосовершенствуясь, можно говорить о мессианском значении искусства.

Мне трудно найти слова, чтобы лучше рассказать о двойственности актерского существования. О переплетении времени: я – образ, и я – человек, творящий этот образ. И не в застывшей постоянной пропорции, а в постоянном распаде и синтезе, когда одно влияет на другое, одно от другого зависит. Зато в этой неразрывной двойственности человек встает над своими собственными страданиями, над своим счастьем и несчастьем, над добром и злом, и тогда результат люди видят отовсюду, и он отвечает их собственным желаниям, смутным поискам, страданию и счастью. Тогда люди говорят о Сопричастности. Это счастье сполна испытал Иннокентий Михайлович Смоктуновский в своих лучших ролях. В своем Мышкине.

– Иннокентий Михайлович, вы в своей книге пишете, что доброта и человечность Льва Николаевича Мышкина потом перешла и на Гамлета, и на Деточкина в «Берегись автомобиля», и на Илью Куликова в «Девяти днях одного года». Но, может быть, это ваша человеческая сущность полностью совпала с ролью Мышкина?

– Ну что вы, Алла, дорогая! Такого мучения в работе, такой трудности я и предположить не мог… У меня были только его глаза, как говорили вокруг. И у меня ничего не получалось. Моим партнерам надоело возиться со мной – шпыняли, смеялись в лицо, просили режиссера снять меня с роли. Говорили на репетициях: «Ну, больной, будешь работать?» или «А ты делай как я!»… Но я не мог!

– А когда роль пошла?

– Я снимался тогда в «Ночном госте» на «Ленфильме». И как-то раз, проходя по коридору, увидел среди снующей толпы человека, который стоял и читал книгу. Я «увидел» его спиной. Остановился. Это было как шок – у меня стучало в висках. Я сразу не мог понять, что со мной. Оглянулся – и тогда-то и увидел его. Он просто стоял и читал, но он был в другом мире, в другой цивилизации. Божественно спокоен. Это был одутловатый человек, коротко стриженный. Серые глаза, тяжелый взгляд. К нему подошла какая-то женщина, что-то спросила. Он на нее так смотрел и так слушал, как должен был бы смотреть и слушать князь Мышкин. Потом я спросил эту женщину, которую знал: кто этот человек, с которым она только что разговаривала. Она долго не могла сообразить, о ком это я, а потом чуть пренебрежительно: «А, этот идиот? Он эпилептик. Снимается в массовке». И начала мне рассказывать его биографию, но это была история самого Мышкина (а она не знала, что я репетирую эту роль). Оказывается, он был в лагерях 17 лет. (А князь Мышкин 24 года жил в горах.) Я не слышал, как он говорит, но на следующий день на репетиции заговорил другим голосом… А когда мы еще раз с ним встретились – я поразился, что и голос у него такой же, как я предположил. После этой встречи роль пошла…

Начало работы над ролью – самый мучительный период. Это словно тяжелая болезнь, когда не надеешься на выздоровление. Как космонавту трудно оторваться от земли и перейти в мир, не подвластный земному тяготению, так и актеру очень трудно оторваться от своего «я» и перейти в другое время, другую жизнь. Причем и там, в другой жизни, невозможно целиком освободиться от себя, от груза своей повседневности.

Я не верю актерам, которые говорят, что играют «не помня себя». Это разновидность сомнамбулизма, я думаю. К искусству не имеет отношения. Суть актерской профессии в раздвоении и переплетении – я и образ. Только тогда можно изобразить поступки и характер другого человека, когда психологические предпосылки того или иного действия известны из собственных переживаний. Волей, целенаправленностью, мастерством актер постепенно перестраивает свое существо, механизм своего сознания до полного совпадения с увиденным образом, и тогда получаешь возможность пережить те же ощущения, то же восприятие, те же реакции, что и тот человек, которого изображаешь. Надо уподобиться тому духовному миру, который хочешь изобразить. Понять человека – значит носить его в себе, значит быть этим человеком и вместе с тем быть самим собой.

У Дидро в «Парадоксе об актере» читаю: «Верное средство играть мелко и незначительно – это изображать свой собственный характер. Вы тартюф, скупой, мизантроп, и вы хорошо будете играть их на сцене, но вы не сделаете того, что создал поэт, потому что он создал Тартюфа, Скупого, Мизантропа».

Поднять собственные чувства, мысли, выйти за рамки суетности сегодняшней моды – только так можно подходить к работе над крупной ролью.

Всякое классическое произведение, любая крупная роль, закрепленная артистом в сердцах зрителей, несет в себе благородство, чистоту, возвышенность мыслей – без этого испытание Временем