– Совершенно верно. Нужно было закрепить победу.

– Так вы там еще долго пробыли?

– Центр ликвидировали летом 1947-го. После возникли кое-какие неурядицы, но знающие люди понимали, что работа, связанная с вопросами безопасности, – нелегкий и зачастую грязный труд и требует продолжения.

Почти не раскрывая рта, он чуть раздвинул губы в холодной улыбке.

– И тогда вы вернулись в Лондон?

– Ненадолго. Я – полиглот, и мне приходилось ездить туда, где возникала потребность в моих услугах.

Эвелин тоже улыбнулась, но ее улыбка была теплой и искренней: «Я тоже оказалась там благодаря знанию языков. Главным образом немецкого. Я не полиглот».

Стивен снова дернул подбородком:

– Я владею урду, арабским и европейскими языками.

– О да! Вам цены нет.

– Можно и так сказать, – наконец-то лицо его сморщилось в некое подобие нормальной улыбки. Он допил кофе и встал: – Что ж, миссис Тейлор-Кларк, было очень приятно. Теперь, когда я на пенсии, мне нечасто случается встречать бывших коллег.

Она пожала ему руку, отметив, что край манжеты на его рубашке махрится. Несущественный, но верный признак обнищания, несмотря на элегантный костюм и накрахмаленный отглаженный носовой платок, торчавший из нагрудного кармана.

– Я тоже очень рада, – ответила она. – Но, может быть, скоро мы снова встретимся здесь. Например, в следующий раз мы могли бы пообедать вместе перед концертом?

– С удовольствием, – он похлопал себя по карману пальто и затем достал из пиджака визитку. – Со мной можно связаться вот по этому телефону. Я планирую быть здесь семнадцатого, хочу послушать Баха.

– Я тоже постараюсь прийти, – пообещала Эвелин.

Робинсон по-военному развернулся на каблуках и почти отсалютовал ей.

После его ухода она выждала пару минут, затем надела плащ, меняя внешность, и последовала за ним. Она с удовольствием еще час послушала бы музыку, но это куда важнее. Он шел быстро, но она не отставала, останавливаясь на перекрестках, задерживаясь на переходах, наблюдая за его отражением в витринах и окнах, прячась в толпе. Эвелин умела следить незаметно – недаром в разведшколе она слыла лучшей в этой дисциплине.

Он явно не заподозрил, что за ним хвост. Ни разу не зашел в магазин, не нырнул в метро, не заглянул в книжную лавку, не обернулся через плечо и ничем иным не выдал, что заметил слежку. Наконец он дошел до многоквартирного дома, который фасадом выходил на сквер, и исчез в дверях. Эвелин глянула на визитку, что он ей дал. Адрес совпал. По-видимому, он действительно проживал здесь. Успокоенная, она позволила себе роскошь взять такси до вокзала Ватерлоо. Если ей не удастся выманить его из Лондона, по крайней мере она теперь знает, где он обитает.

21 марта 1985 г.

Не торопись, не спеши, никуда он не денется

После встречи со Стивеном Робинсоном Эвелин просмотрела программу предстоящих концертов в Сент-Джонсе – хотела убедиться, что сможет выбраться в церковь, когда там будут исполнять произведения Баха, которые он планировал послушать. До этого концерта оставался еще целый месяц – масса времени на подготовку.

С тех пор как Эвелин наконец-то унаследовала Кингсли-Манор, она с удовольствием занималась домом и садом. А пять лет назад выйдя на пенсию (Эвелин всем всегда говорила, что выполняла скучную работу в одном из отделов Министерства по делам госслужбы), она полностью посвятила себя благоустройству поместья. Мама любила помпезные чопорные растения, как в общественных парках, но вместо них теперь на клумбах благоухали пышные пирамидальные головки дельфиниума и распустившиеся пионы. Тусклые парчовые портьеры в библиотеке и столовой сменили нарядные шторы из яркого бархата и тканей с радужным цветочным узором. И когда ее друзья из садоводческого общества, Ассоциации консерваторов или Женского института[26] спрашивали, не скучает ли она по работе в министерстве, Эвелин неизменно отвечала: «Ни чуточки! Я там никогда не делала ничего интересного или полезного. В основном документы регистрировала». Про донесения агентов или про то, как она расшифровывала над паром сообщения, поступавшие с дипломатической почтой, Эвелин обычно не упоминала.

Но теперь ей предстояло сделать нечто воистину полезное и благодатное. Главное – тщательно продумать все детали. На полковнике Стивене Робинсоне лежала ответственность не только за гибель Хью и его товарищей по оружию, но и за то, что центр для допросов разместили на курорте, а также за методы, которые там применялись. Не он один зверствовал в Бад-Нендорфе, но именно он насаждал и поощрял бесчеловечное обращение с пленными. Именно он ставил себе в заслугу то, что заставляет их страдать, и получал удовольствие от их мучений. Не зря же Бад-Нендорф прозвали запретным городом.

Не стану я ему звонить, решила Эвелин, глядя на визитку. Нужно сделать так, чтобы в следующий раз он проникся ко мне доверием. Видимо, с некоторых пор Робинсон редко раздавал визитки: карточка была потертая, с замятыми углами. На ней указывался лондонский адрес жилого дома у реки, до которого она его проводила. Возможно, это жилье было закреплено за ним все то время, что он разъезжал по заграницам. Не совсем явочная квартира – скорее, место, куда он возвращался из своих чудовищных командировок, чтобы на время затаиться, наслаждаясь очередной победой. Она имела представление о таких домах. Застеленные дорожками лестницы, скрипучие лифты с железными решетками, запахи полироли «Пледж» и «Брассо»[27]. Охранная система, запертые на замок почтовые ящики, смотритель. Незатейливая безликая мебель, как в третьесортном приморском отеле. Эвелин даже немного пожалела его, глядя на блеск патины, покрывавшей ее старинный буфет и полированный обеденный стол георгианской эпохи.

Она догадывалась, что после того, как Робинсон вышел в отставку, его жизнь потускнела и измельчала, он чувствовал себя никому не нужным, ибо у него, как она выяснила, не было ни жен, ни детей, ни любовниц. Не муж, не отец, не дедушка, не возлюбленный. Обычный пенсионер, живущий на скромный доход. Все его достижения остались в прошлом. После долгих лет службы пустое существование, сжатое до аскетичной монотонности: бесплатные или дешевые развлечения, какие мог предложить Лондон; чтение газет в клубе, в котором он состоял (туда он ходил пешком, чтобы сохранять хорошую физическую форму); вечером скудный ужин в пустой квартире. Он был не из тех, кто по выходе на пенсию удаляется в глушь, где живет экономно, разводя кур и выращивая георгины: забота о собственном общественном положении и престиже сделала его рабом лондонских привычек. А значит, рассудила Эвелин, он должен польститься на куда более роскошный загородный особняк, приличествующий человеку его высокого достоинства, каким он себя мнит.