— …!..!..!!!

Поднеся платочек к глазам, она сделала вид, что промакивает навернувшуюся слезу.

— Все-таки до чего я наивный человек: никогда не понимаю, что встретился не светлый паладин, а очередной ублюдок, учуявший повод нахамить беззащитным женщинам, и разговариваю с ним как с человеком, разговариваю…

В голосе ее даже послышался всхлип, но взгляд, который она при этом бросила на нас с возничим, был совсем не расстроенным. Мы с Меганом, я во всяком случае точно, замерли, не зная, как реагировать на произошедшее.

Подруги между тем поддержали опечаленную начальницу, тоже повздыхали над падением нравом и распущенностью мужчин.

Когда эта непонятная троица скрылась в таверне, мужик, которого они попинали, наконец смог сесть. Лицо, еще недавно довольное и веселое, теперь было в крови и дерьме. А полный недоумения взгляд как бы спрашивал — а что это было?!

Примерно так же подумал и я. Повернулся к возничему, и тот, поняв невысказанный вопрос, коротко ответил:

— Орден защитниц чистоты мыслей и словесности.

У меня невольно отвисла челюсть.

— Так они же сами ругаются, как…

— И что? Они же взялись бороться с матом и плохими мыслями у других, не у себя. Жене нашего герцога, очень возвышенной душе, как-то пришло в голову, что народ говорит плохими словами, речь его груба. Вот и решила навести порядок. Кинула клич, собрала таких вот… гм… обеспокоенных… гм… женщин. Утвердили устав, заручились всемерной поддержкой герцога. Ну и понеслось. По слухам, в столице они школы открывают, детей учат. А на местах… ну, ты сам видел. Что считать плохими мыслями и словами, определяют они сами, под настроение, поэтому никогда не знаешь, чем разговор закончится. Могут и над матершинным анекдотом посмеяться, а могут прицепиться к любой мелочи, и чем это все закончится, одни боги знают. Друг за дружку они горой стоят, попробуй только тронь! Этот мужик еще легко отделался — некоторых, бывает, и публично распинают, да еще и издеваются, пока порют или еще как наказывают.

— Так у вас, наверное, порядок?

— Если бы! Пока они рядом — все боятся, а чуть в сторону — и все по новой. Да и какая жизнь без матерных куплетов во время попойки с друзьями? Может, и был бы толк от их работы, если бы они сами вели себя как подобает. А то ходят фифами, цветочки нюхают, о возвышенном говорят. А потом — раз, и матом, и кулаком по морде, а потом в дерьмо. Это, кстати, у них любимое развлечение. Ты здесь веди себя поаккуратнее, языком поменьше трепи. К незнакомцам здесь относятся с еще большим подозрением, чуть что — и… Лучше помалкивай, а собственное мнение держи при себе.

Если бы я еще слушал чужие советы…

Следующим утром мы подъехали к очередному перекрестку, и наш отряд остановился, поскольку дорогу перегородила странная процессия. Впереди пара десятков человек в одеждах балахонами, затем десяток женщин с распущенными волосами. За ними повозка, заваленная цветами, потом опять толпа народа. И что самое удивительное — все идут молча. И люди нашего отряда тоже молчали, даже не пытаясь ехать дальше. Это уже становилось интересным. Воспользовавшись тем, что все смотрели только вперед, я выбрался наружу и подошел к Тане. К нам как раз медленно подъезжала изукрашенная повозка. Только тут я разглядел, что на некоем подобии настила лежит весьма симпатная девчонка, вся сплошь засыпанная цветами. Видны оставались только лицо, грудь и сложенные руки.

— А куда ее везут? — тихонечко спросил я у Тани.

— Как куда?! Хоронить.

— Почему хоронить? — не понял я.

Таня покосилась на меня.

— Потому что она умерла!

— Умерла?!

Я снова внимательно присмотрелся к медленно приближающейся повозке. Я, конечно, не специалист по мертвым, но девчонка, на мой взгляд, выглядела вполне нормально. Бледновата очень, но мало ли. Мордашка симпатичная, и грудь очень даже ничего. И мертвой я ее совершенно не воспринимал. Скорее появилось подозрение, что здесь творятся какие-то нехорошие дела и девчонку хотят закопать живой в каких-то религиозных целях. Не зря же многие из процессии идут в белых одеждах и несут в руках свечи.

— Разбудить ее надо, поднять, а не хоронить живой!

Таня восприняла мои слова в штыки.

— А поднимать ты ее как будешь? Как те привидения на кладбище?

— А при чем здесь это?

— Но ведь ты же не можешь без этого!

— Без чего этого?

— Без общения с мертвыми! А ты подумал, что за компания у нас получится? Человек, привидение и живой мертвец!

Не удержавшись, я сплюнул:

— Ты больная! На всю голову! Я сказал только то, что, на мой взгляд, эта девушка жива и ее нужно просто разбудить, а не хоронить для чьего-то удовольствия!

Ответить Таня не успела. Похоже, я говорил слишком громко, сбоку раздалось рычание, я повернул голову и увидел очень неприятное зрелище — к нам подходил какой-то мужик в богатой одежде. С белым от ярости лицом.

— ТЫ! ПОСМЕЛ! ПЛЮНУТЬ?! В сторону повозки с телом моей дочери?! Посмел сказать, что я хороню ее еще живой?!

Наступила нехорошая тишина, вся процессия остановилась, вокруг стала сгущаться толпа. Мужик потянулся за мечом, я оглянулся в поисках пути для бегства, но между нами снова бросилась Таня.

— Уважаемый господин, простите его, ради всех богов! Этот человек болен и не ведает, что делает и что говорит! Мы приносим соболезнования вам в вашем горе и немедленно удалимся!

Мужик на мгновение притормозил, но потом опять взъярился:

— Мне безразлично, чем он болен! Такое оскорбление можно смыть только кровью! — Он с трудом перевел дыхание, как будто его душили.

Не успел я прийти в себя от подобного поворота, как к нам пробился граф. Двигался он горделиво, и перед ним расступались. Он сразу вступил в «разговор».

— Позвольте представиться, граф Демур. Я готов подтвердить все, что говорила эта девушка — целительница, баронесса Ингарская. И готов заплатить любую компенсацию, чтобы загладить невольную обиду, нанесенную этим больным человеком.

Графу удалось на время отвлечь внимание разгневанного мужика. Тот выпрямился, хотя куда уж больше с его-то осанкой.

— Барон Локран, — представился он. — Я уважаю ваше желание защитить, но в данном случае оно неуместно!

— Но этот человек действительно болен и…

— Вы отказываете мне в праве защищать свою честь? — Барон вдруг стал совершенно спокоен.

Граф тоже замер, осторожно покосился по сторонам — людей барона, причем вооруженных, вокруг было в несколько раз больше, чем его. Потом посмотрел в сторону кареты, где сидела его сестра.

— Никто не может отказать вам в этом, барон. Об одном прошу, проявите милосердие хотя бы к девушке!