Стоит заметить, что Борис в основном обходился без патовых ситуаций, будучи чрезмерно наблюдательным и осторожным. Не заводил неформальных контактов с бывшими подопечными, предчувствовал малейшие признаки обострений и честно анализировал промахи. Только однажды его угораздило «влюбиться» в пациентку с дипломом психолога, ведь представители помогающих профессий также не застрахованы от психических заболеваний и раздирающих противоречий. В невроз аспирант Катерина впала после перенесенной травмы: токсичные отношения с попыткой сексуального насилия. Она испытывала панические пароксизмы и навязчивые сновидения, как вновь и вновь преодолевает опасность и с боем выбирается из капкана. Лик преступника возникал во тьме, заставляя просыпаться в поту. Пульс зашкаливал под сто сорок ударов, а сердце готово расколоться на части, брызнув фонтаном. В течение месяца она действовала по принципу «помоги себе сам», стыдилась своих симптомов и лишь под давлением матери согласилась обратиться к психотерапевту на условиях полной конфиденциальности.

За короткий срок регулярных занятий ей удалось преодолеть травматические последствия, а Борис не заметил, как увлекся и размыл границы. Катерина казалась хрупкой и беззащитной, нуждающейся в мужском плече. После пяти сессий она объявила, что чувствует себя удовлетворительно и более не нуждается в помощи, но обязательно позвонит, если невроз вернется. Борис пообещал, что ухудшения не наступит, а им всегда найдется, что обсудить. Влюбился он сразу, как говорится, с первого взгляда, но скрывал чувства, чтобы не навредить исцелению. Когда Катерина попрощалась и ушла, Борис испытал пустоту, поняв, что нуждается в ее взгляде, ужимках, очаровательной улыбке. Он пытался сдержаться и подавить дрожь, поклялся молчать и не нырять в омут, но вскоре сдался и попросил о встрече, выложив все, как есть, преподнес себя обнаженным на блюдечке, выйдя из образа волшебника. Катерина выслушала, но не приняла его чувств, убеждала, что это самообман, что позже он поймет, что заблуждался, а она не готова к отношениям, а спустя полгода призналась, что Борис не впечатлил ее как мужчина, но она относится к нему с уважением. После отказа Борис неделю пил в постели портвейн и не посещал отделение, отчаянно сдерживался от звонков, преодолевая ломку отвержения, а затем воскрес и переродился. Душевная рана покрылась плотной коркой, преобразив его в более черствого, твердо стоящего на ногах прагматика, но не циника. Он убедил себя, что уже не способен влюбиться. Покалеченный разум стоит на страже и не даст пробиться ураганным страстям.

…Под конец смены в кабинет заглянул участковый врач, возникнув за спиной грузной тенью, когда Борис неспешно переобувался, наклонившись под стол.

– Здравствуйте! Не помешал? – спросил Вадим Петрович Хлебников.

– Что вы?! Приветствую! – выпрямился струной Борис. – Я собирался вас навестить, а вы опередили. Вы же по поводу Марфы Васильевны?

– Вы очень догадливы! – мрачно пошутил Хлебников. – Думаете, она способна заниматься психотерапией? Мне ее состояние кажется нестабильным. Не уверен насчет прогноза, но вроде он довольно сомнительный. Она постоянно отказывается от лекарств и нарушает договоренности.

– По-моему, в некоторых моментах на Марфу можно положиться, – уверенно ответил Борис. – Ей обязательно нужен психотерапевт, она страдает от одиночества и умеет анализировать себя. Конечно, есть специфические особенности мышления, но она абсолютно упорядочена в поведении и вполне критична. Сегодня, кстати, мы провели полноценный сеанс.

– Тогда заранее извините, если она будет донимать вас. Не хотел создавать для вас дополнительной нагрузки, но сам уже не справляюсь. Теряю контроль! Закипаю! А у вас и так, как погляжу, полная запись. Она пока не сильно вас мучает?

– Вроде бы нет, – наигранно растерялся Борис. – А должна?

– С ее-то диагнозом! Вы же видите, на что она способна, – сморщился Хлебников. – Только не разрешайте ей снижать дозу препаратов.

– Это ваша юрисдикция! – заверил Борис. – Мы соблюдаем правила. Каждый занимается своим делом. Если отбросить диагноз, в ней есть ресурс. При желании и упорстве она способна стать более адаптивной в обществе. Она делилась впечатлениями?

– Пока нет. Уверен, про меня Соломатина ничего хорошего не сказала, – задето заявил Хлебников. – От нее отказались два психиатра. Я как козел отпущения взял ее на курацию, потому что больше некому. Видите, держусь и почти не жалуюсь.

– Ей свойственно обесценивать окружающих. Готов поспорить, что в следующий раз вы услышите массу нелестных отзывов и в мой адрес.

Борис никогда не раскрывал коллегам подробности переживаний своих пациентов. Он беспредельно уважал личное пространство и завесу сокровенных тайн. Когда он слышал, как доктора без стеснений обсуждали больных, то испытывал приступ удушья, отчего сразу хотелось выйти на воздух. Особо приставучим эскулапам он плел что угодно, лишь бы искусно уйти от ответов. Доктора замечали его неловкость и уважали принципиальную позицию, поэтому редко приставали с расспросами. Борис позволял себе снять императивный запрет, когда пациент прерывал лечение, становился агрессивным или неуправляемым, то есть для его блага и безопасности. Достижениями Борис также предпочитал не делиться, и только с Марией Сергеевной с задором обсуждал положительную динамику группы.

Заветные исключения составляли клинические разборы. Борис участвовал в них по принуждению руководства и для популяризации психотерапии, чтобы показать ее значимость общественности, ведь если не махать флагом аморфных белых халатов, то продвижение реабилитационных программ заглохнет при зарождении. Психотерапевтическая служба только образовывалась из хаоса и еле-еле укрепляла границы, развивая аутентичность и отстаивая островок творчества и свободы на просторах психиатрической империи. Времена изменились, и ортодоксальные взгляды уходят в небытие, если даже на самом верху поддерживают прогрессивный подход биопсихосоциальной модели, несмотря на закостенелое упорство оставшихся консерваторов.

Не собираясь избавить планету от психических расстройств, Борис отчетливо улавливал перспективу, развивая принципы осознанности и конгруэнтности. Он всего лишь хотел, чтобы психотерапия стала доступной и понятной, хотел снять с нее орел мистики и шаманства, внести ясность понятий, чтобы не возникало путаницы между различными специалистами. Чтобы психолог оставался психологом, клиницист клиницистом, а психиатр вызывал уважение, а не страх и трепет.

Не пытаясь подражать западным заветам, Борис отстаивал отечественный вектор развития психотерапии, но фундаментальные законы одинаковы на обоих полушариях, учитывая национальный колорит стран и самобытность. Борис расстраивался, что движется слишком туго, а врачи твердили, что он, наоборот, с лихвой разогнался, и стоит притормозить, чтобы не разбиться, но Сметанин не прислушивался к их мнению.

…В последнюю календарную субботу Борис встречался с родственниками больных в рамках программы психообразования – важнейшей составляющей реабилитации. Осипшим тембром прочитав лекцию в зябкой аудитории, он раздал уточняющие опросники и брошюры. Только перед финалом слушатели очнулись и принялись задавать уточняющие вопросы, из-за чего он опоздал на вечернюю тренировку.

Зайдя в ординаторскую, Борис наткнулся на Марию Сергеевну, копошившуюся в ящиках тумбочки.

– Вот это номер! Не сидится вам в