Наступил сентябрь.

В крымском саду почти ничего не изменилось. Празднуя роскошное и долгое южное лето, он по-прежнему радовал глаз живыми красками листьев, плодов и цветов. Коричневато-красными стали листья декоративного винограда, что обвивал стены каменной беседки у Мещерских. Черные, похожие на большие капли плоды инжира, или фигового дерева, во множестве усыпали его серые, точно суставчатые ветви. На клумбах жарко пламенели розы. Бледно-сиреневые и белые «зонтики» петуньи, посаженные Федором-Фатихом в фаянсовые горшки, чередовались с красными «свечками» сальвии, которая росла прямо на земле и высоко поднимала над ней свои тонкие стебли.

Вазами с букетами цветов севастопольские дамы уставили зал флотского офицерского собрания, когда контр-адмирал Ушаков давал там последний бал перед выходом эскадры в море. Как слаженно играл тогда оркестр, как легко скользили по паркету пары! Не будучи любителем танцев, Федор Федорович с отеческой добродушной улыбкой смотрел на офицеров в белых морских и красных артиллерийских кафтанах. Пусть молодежь веселится. Поход, скорее всего, не будет легким, и встреча с турками неизбежна.

Утром 20 сентября 1789 года корабли покинули рейд. Некоторые жители города пришли на берег Южной бухты, чтобы проводить военные парусники. Аржанова держала на руках сына Владимира. Ее горничная Глафира присматривала за пятилетней Александрой, ни минуты не стоявшей на одном месте. С борта фрегата «Святой Амвросий Медиоланский» за ними в подзорную трубу наблюдал лейтенант Подыма. Артиллеристу хотелось увидеть на лице Анастасии Петровны хотя бы тень грусти. Но курская дворянка была только сосредоточена.

Фрегат замыкал кильватерную походную колонну. Он поравнялся с береговой батареей, и она, приветствуя моряков, дала холостой залп из трех орудий. На «Святом Амвросии» ей ответили тоже из трех пушек. Эхо от выстрелов прокатилось по холмам, окружающим бухту. Тут Подыма увидел белый всплеск над толпой, собравшейся на пристани. Это Аржанова, сняв с плеч широкий кисейный шарф, взмахнула им в воздухе.

Эскадру провожали торжественно, но поход ее оказался недолгим. Через два дня плавания Ушаков встретил турецкий флот между Тендрой и Гаджи-беем (совр. город Одесса — А. Б.). Имея численное преимущество, османы почему-то в бой не вступили и поспешно ушли на юг. Контр-адмирал, досадуя на их трусость, вернулся в Севастополь.

Таким образом, уже вечером 4 октября лейтенант Подыма снова посетил Мещерских. Белый кисейный шарф все еще стоял у него перед глазами и возбуждал надежды, пожалуй, абсолютно неосновательные. По распоряжению Аржановой ужин сервировали в саду, недалеко от фонтана и клумбы с пурпурными розами. Князь Михаил Аркадьевич, как обычно, задержался в клубе, где играл в карты. Княгиня Анастасия Петровна, как обычно, была любезна с молодым офицером. Когда подали кофе, мужчины закурили сигары. Темой общей беседы служило важное событие. Вчера на главном рейде бросил якоря отряд под командованием графа Войновича, в коем насчитывалось четыре новых 66-пушечных линейных корабля, десять фрегатов и одно бомбардирское судно.

Контр-адмирал Марк Иванович Войнович имел старшинство в чине (то есть получил его раньше) перед контр-адмиралом Федором Федоровичем Ушаковым, и командовать соединенной и усиленной эскадрой предстояло ему. Однако в Севастополе не любили Войновича, обитавшего в Херсоне, за его вздорную графскую спесь. Здесь открыто говорили о том, что в последнее время Главнокомандующий Черноморским флотом светлейший князь Потемкин-Таврический недоволен старым мореходом. Тайный супруг императрицы упрекал Войновича в медлительности, в нежелании дать туркам генеральное сражение перед окончанием навигации.

Зато в Севастополе обожали Ушакова. На службе очень строг, но в быту скромен, прост, доступен был великий флотоводец. Он жил в маленьком домике на горе, прямо над Екатерининской улицей, недалеко от Владимирского собора, который только-только собирались возводить. Контр-адмирал много занимался строительством и благоустройством русского города-крепости на крымском берегу. Душа Федора Федоровича безраздельно принадлежала морю. Водная стихия, похоже, отвечала выходцу из глухих мордовских лесов полной взаимностью. На морских просторах он не проиграл ни одного сражения.

Граф Войнович, человек завистливый и злой, писал на Ушакова жалобы, но Потемкин не давал им хода. Интуиция подсказывала светлейшему князю, что именно этот выпускник Морского шляхетского корпуса, с начальством неугодливый, малоразговорчивый и с виду угрюмый, и есть тот гениальный адмирал, что достроит базу Черноморского флота Севастополь, смело пойдет в бой с противником, числом много его эскадру превосходящим, занимающим лучшую позицию, и, конечно, всегда врагов победит, ибо Господь Бог на его стороне.

Теперь севастопольцы с нетерпением ждали курьера от Главнокомандующего Потемкина-Таврического с приказом о дальнейших действиях эскадры. Корабли стояли на рейде в совершенной готовности к походу, и лейтенанта Подыму отпустили с фрегата всего на три часа. До начала жестоких осенних штормов оставалось месяца полтора.

Но этого времени смелым командирам было достаточно — добавить к лавровому венку неувядаемой боевой славы Российского императорского военно-морского флота новую прекрасную ветку…

По своему обыкновению Аржанова утром совершала длительную пробежку по саду. Никто не смел мешать ей. Лишь свирепые дворовые псы, помахивая хвостами, сопровождали хозяйку, одетую весьма непритязательно: на плечах — полотняная рубаха и форменный красный камзол, на ногах — красные кюлоты, носки и туфли с пряжками. Вдруг собаки залились лаем и бросились к воротам.

За кованой решеткой остановилась повозка, запряженная парой лошадей. Бравый, рослый сержант в черной фетровой шапке, украшенной желтым волосяным валиком, спрыгнув на землю, дернул за шнурок колокольчика. Флора подошла к воротам и спросила:

— Ты к кому, служивый?

— Пакет княгине Мещерской от Главнокомандующего генерал-фельдмаршала светлейшего князя Потемкина-Таврического, — хлопнул он рукой по фельдъегерской суме справа на боку.

— Тогда заходи.

— Княгине Мещерской… — неуверенно повторил курьер, глядя на нее с удивлением: ясно, что это — женщина, но вся одежда-то армейская.

— Она живет здесь, — пояснила курская дворянка. — Ты, братец, не тушуйся, иди прямо в дом. Сейчас тебе на кухне горячего чаю со сдобной булкой дадут.

— Слушаюсь, ваше… ваше… — замялся фельдъегерь, чувствуя, что разговаривает, по-видимому, с супругой штаб-офицера.

— Ваше высокоблагородие! — подсказала она и улыбнулась.

Светлейший князь редко изменял своим привычкам.

Так и сегодня, взломав печати на пакете, Аржанова сначала обнаружила плоский футляр, оклеенный бархатом. Внутри него находилась длинная золотая цепочка с золотыми же дамскими часиками превосходной работы и собственноручная его записка: «ВРЕМЯ РАБОТАЕТ НА НАС, ДУША МОЯ. НАВЕКИ ТВОЙ РАБ ГРИГОРИЙ». Само послание, исполненное аккуратным писарским почерком, лишь в конце листа имело короткий, энергичный росчерк: «кн. Потемк.»: