Вот и под Вейзенштейном… Тут Леониду с обоими воеводами пришлось столкнуться, и столкнуться всерьез – едва ль не до драки. А началось все с того, что отряд ивангородцев обнаружил на лесной полянке дуб с прибитым к нему мертвым ребенком лет пяти, голеньким и, словно еж иголками, утыканным стрелами. На столь же страшненькую находку наткнулись и наровчане, и ижорцы… да многие. Обо всем, естественно, доложили королю.

– Опричники так играются, – покусав ус, спокойно пояснил Труайя. – Забава такая – на меткость из луков бьют.

– Да, но ведь – в детей!

Фехтовальщик презрительно хмыкнул и махнул рукой:

– Так то не дети, а немцы – так кромешники мыслят. К тому же еретики лютеровы – во много крат зверей лесных хуже. Чего ж по ним не пострелять?

– Дети – еретики… – задумчиво прошептал Арцыбашев. – О времена, о нравы! Анри! Альфонс! Всем передать – ежели кто такое безобразие вдруг увидит, всех «забавников» стрелять тут же бессудно.

Адъютант покачал головой:

– Как же стрелять-то, ваше величество? Ведь союзники же, самим царем присланы.

– Садисты и прочие извращенцы есть не союзники, а преступники, – гордо дернул шеей король. – А с царем сам потом говорить будут. Так что – под мою ответственность…

– Но… стрелять…

– Ладно, не стрелять. Коль будет возможность – так задержать, расследовать – и судить. Да, да, судить. Как за воинские преступления – вот так-то.

Первые такие «игрунчики» попались уже дня через три. Как ни странно, оказались они вовсе не опричниками, а обычными парнями из небогатых московских дворян, воинскими людьми боярина Ивана Петровича Хирона-Яковлева. Трое еще весьма молодых – лет по двадцати – людей, на вид вполне симпатичных, этакие добрые молодцы – кровь с молоком, веселые. Вся троица искренне недоумевала, за что это их король Арцымагнус Крестьянович вдруг захотел наказать, что они такого сделали-то? Подумаешь, поигрались немножко… Дети? Какие дети? Эти-то нехристи? Да и вообще, негоже врагов в живых оставлять, сколько бы там им лет ни было.

– Долболобы, – выслушав, выругался Леонид. – Молодежь безбашенная, мать вашу так! Лютеране они или католики, а все равно в Христа-Бога веруют. Вы вот представьте только – и ваших детей так-то…

Один из парней вдруг потупился:

– Братца мово младшенького вот тоже так… татарове!

– Вот! А вы что же, такие же? – не на шутку взбеленился Магнус. – Мирных жителей обижать, тем более детенышей беззащитных – разве то для воина дело?! А вот я в Москву отпишу… отцам-матерям, девушкам, невестам вашим. Каково им узнать будет, что сыночек их… или жених, суженый – младенцев беззащитных постреливал, словно какой-нибудь печенег-нехристь?!

Вот тут парней проняло. Потупились, поникли головами, опустив очи долу. Один даже в носу принялся ковырять – от стыда, видно. А что? Может, и так – от стыда. Просто, видно, никто раньше не объяснял, что есть удаль молодецкая, а что – омерзительная всякому разумному человеку гнусность.

Переглянулись воины, рухнули разом на колени.

– Ты, государь Арцымагнус Крестьянович, на Москву-то ничего такого не пиши. Не будем мы больше этак, в том слово тебе даем, Христом-Богом и Богоматерью Святой Владимирской клянемся.

– И сами не будем, и другим, буде углядим – не дадим. На поле брани вину свою загладим.

– Ну, вот, то-то же!

Посветлел Леонид, выдохнул: вроде искренне говорили парни, раскаялись.

Парни-то раскаялись. А вот воевода их, боярин Иван Петрович Хирон-Яковлев уже к вечеру в Оберпален самолично явился. Встал в дверях, весь из себя обиженный, плащ на плечо закинул, даже шлем-мисюрки с головы не снял. Процедил, едва поклоняся:

– Ты почто, Арцымагнус Крестьянович, в дела мои воинские лезешь? Изволь, я со своим людьми как-нибудь сам разберуся.

Арцыбашев лишь руками развел:

– Разбирайся. Но беспредел творить на моих землях – не дам!

– Так они ж еще не твои!

– Не мои, – с истинно королевским величием поднялся на ноги Магнус. – Однако Иваном Васильевичем, государем всея Руси, мне лично пожалованные! Мне! А не кому иному.

Боярин Хирон-Яковлев побледнел и едва слюной не подавился. Ишь, как ливонец ловко все обернул. Самого царя приплел, вот прощелыга! Тут больше и слова не молвить.

– Ладно, – вздохнув, воевода примирительно погладил бороду. – В следующий раз, Арцымагнус Крестьянович, мне об моих докладай. А я уж, не сомневайся, разберусь ужо, наведу порядок!

Сказал и ушел, хлестнув плетью сапог.

С опричниками вышло иначе…

День выдался неожиданно солнечным и теплым, словно бы в промозглые ливонские края вновь вернулось лето. Заглянуло ненадолго, сверкнуло небесной синью, улыбнулось солнышком, ободряюще курлыкнуло последними стаями потянувшихся в южные края журавлей. Славный выпал денек, славный! Еще утром серебрился на лугах иней, а к обеду разжарило так, что выехавший на прогулку Магнус даже снял плащ.

Впрочем, нельзя было сказать, что король только прогуливался, наслаждаясь в свое удовольствие ярким солнышком и последним осенним теплом. Нет! Ливонский государь выехал с важным делом – осмотреть тянувшийся почти до самого моря лес, присмотренный местными дворянами для большой загонной охоты. Войско необходимо было кормить, а в лесу водись кабаны, олени, косули и прочая вкусная дичь.

Впереди на горячем коне ехал прекрасно знавший все эти места молодой дворянин из Вика, родственник Эзельского епископа, по фамилии то ли Мингаузен, то ли Мюнхгаузен – как-то так. На записного враля, кстати, молодой человек походил мало, наоборот, производил впечатление человека весьма рассудительного и трезвомыслящего, к тому же по дороге большей часть молчал, слова клещами не вытащишь! Да и обликом мало походил на изнеженного барчука-барончика – крепенький, коренастый, с короткой белобрысою челкой и круглым лицом, он больше напоминал прижимистого лифяндского крестьянина или мельника. Звали этого Мингаузена-Мюнхгаузена – Эвальд.

– Вот, ваше величество, и следы, – остановив коня на опушке у лесной тропки, молодой человек спешился и показал пальцем. – Вот кабаны к ручью, на водопой, шли. Вот косуля… вот волк… а вот и зайцы. Не сомневайтесь, мой король, зверья в этой чащобе много, охота выйдет знатной!

Некоторое время Арцыбашев молча сидел в седле, пораженный неожиданно длинной, только что вышедшей из уст молчуна фразой.

– Ого! Оказывается, это парень способен разговаривать! – вполголоса хмыкнул верзила Альфонс. – Ну, раз он так уверен…

– Думаю, надо проехать к ручью, ваше величество, – Труайя глянул на свиту – крепких ивангородских парней, одетых в живописные, как у всех ландскнехтов, лохмотья, и хмыкнул. – Таким молодцам только плюнуть – вся добыча к ногам. А вообще же, – адъютант вдруг стал серьезным, – мне кажется, мой король, нужно покончить с этим делом как можно быстрее. Без всяких там развевающихся перьев, вина, девок. Просто выставить загонщиков и…