Федор кинул поверх ложки конверт с деньгами и удалился.

Если они с Другом правильно просчитали Троцкого, тот взвесит риски и согласится. Россия с гораздо более строгим жандармским порядком не дает развернуться подобным ему субъектам. Германия в силу ее многопартийности гораздо комфортнее для оппозиционных начинаний. Там – благодатная почва для семян пролетарской революции.

И немаловажно, что будут ассигнования. Собственно, первая капля золотого дождя уже капнула. Какой еврей откажется от выгодного предприятия, о котором мечтал всю жизнь, если ему дают деньги и зеленый свет на это предприятие? Разве что последний шлимазл. А уж им Троцкий точно не был.

Глава 8

Париж…

Юлия Сергеевна сокрушалась: дожив до четвертьвекового возраста, ни разу не выезжала за рубеж. Да что там за границу – за пределы Центральной России не выбиралась.

А ведь были деньги. На приданное их мало, а вот прокатиться по Европе, посмотреть на мир, показать себя… Что может быть лучше? Может, если с Федором, а не без него. И Париж был бы более привлекателен, если бы по мраморным полам магазинов на Елисейских полях шествовать под руку с настоящим мужчиной.

Трехдневные вынужденные каникулы в Париже она проводила с пользой и с немалым удовольствием. Директор Сюрте маркиз Пьер де Пре отсутствовал по служебным нуждам – так сказали в главном управлении полиции безопасности на улице де Соссе. Настоятельно рекомендовали обсудить интересующее ее дело с кем-то из других чинов. Юлия, проинструктированная Федором, была непреклонна: дело в личном доверии к господину де Пре, стало быть, его никто не и заменит.

Следуя указаниям докладывать о каждом шаге, она тотчас отправилась на почтамт и отправила в Берн телеграмму: «Маркиза приедет через три дня». Возможно, Федор изменил бы решение и велел бы ей идти к Игнатьеву, но у него имелись веские причины чуть меньше доверять соотечественнику, чем французскому офицеру.

По пути в Швейцарию он на каждой остановке спрашивал газеты, пробегал глазами заголовки, вчитываясь в некоторые заметки. В Берне, обменяв российские рубли на местные франки, чтобы расплатиться за гостиницу, Федор подхватил на стойке у портье новостной листок.

Отельный лакей проводил их в лифт, новомодное изобретение. В России оно почти не встречалось. Находившийся там служащий, важный словно вагоновожатый, повернул рычаг подъема с важным видом, будто на такое действо не способно ни одно живое существо на свете. Федор развернул газету, не дожидаясь остановки лифта.

В номере Юлия спросила, что же он пытается найти в газетах. Может быть, для начала стоит разобрать их вещи, а потом уж шелестеть листами.

– В ближайшие дни начнется конференция РСДРП, – просветил ее любимый. – Это шанс для нас с тобой. Где еще найти идейных революционеров, куда более деятельных и решительных, чем Роза Люксембург или Клара Цеткин. О черт! Твою мать… Прости.

Она подобрала брошенный им на кресло выпуск «Бернер Пост». В международных новостях сообщалось о пышных похоронах в Москве князя Юсупова. Фото запечатлело российского государя, склонившегося над гробом. Текст гласил, что его светлость, не оставивший прямых наследников, все свое состояние завещал казне.

Федор принялся раздеваться, нимало не смущаясь Юлии. Можно было радоваться некому новому пункту во взаимных отношениях, но она, конечно, предпочла бы снять дорожный костюм за ширмой. Но его глаза… Он смотрел перед собой невидящим взглядом. Машинально нацепив на себя пижаму, вымолвил:

– Все! Теперь мне окончательно запрещено воскреснуть.

– Почему же, милый? – удивилась Юлия.

– Потому что возникнет дело о наследстве. Я смогу оспорить завещание приемного отца, так как он не знал, что я жив. А еще изрядный капитал принадлежит мне лично – в недвижимости, банках и в бумагах коммерческого общества. А теперь представь: найдется ли судья в России, который вынесет решение против славного героя, личность легендарную и, как ты сказала, подлежащую причислению к лику святых. Будь я жив, то не удостоился бы и доли этих почестей. Стоит приехать, и начнется… Меня обвинят в самозванстве, наверняка создадут кучу других проблем. Слишком многим помешаю.

Услыхав такое, Юлия предпочла присесть. Ну, не то, чтоб ноги задрожали, так ей лучше думалось. Тем более кресла в отеле Швейцерхоф удобные – массивные, с высокими спинками и подлокотниками.

– Наши планы поменялись?

– Да, в какой-то части, – подтвердил ей Федор. Он, похоже, уже все решил. – Твой отъезд во Францию придется задержать – нужно кое-что обдумать. Да, порядок действий усложнится, только мы добьемся своего.

Твоему мужчине трудно? Самое время поддержать!

Порывисто вскочив из кресла, Юля метнулась к Федору и обняла его за шею.

– Я не сомневаюсь: ты, конечно, справишься. Мы с тобой…

А уж как радовалось она возникшей паузе в делах!

Как представлялось из романов, рассказов замужних дам из гимназии, воспоминаний покойной матушки об ухаживаниях отца, соединение двух любящих происходило не спеша. Сначала издали оказывались знаки внимания. Потом мужчина допускался к совместному чаепитию под надзором родни. Через месяц – робкое прикосновение через перчатку. От него долгий путь до страстных объяснений, объятий, поцелуев… Но никаких альковных дел до свадьбы! Сначала обручение, венчание, и лишь тогда – соединение не только душ, но и тел.

Юлия Сергеевна по собственной воле перепрыгнула к главному, пропустив все промежуточное – важное, деликатное, весьма приятное, на что, к сожалению, сейчас не было времени. Поставила на карту главный девичий капитал. Причем в ситуации, когда Федор не смог бы отказать…

Хотя отказал же ее сопернице? Пожалуй – да, ему нет смысла лгать. И вообще он ведет себя честно до неловкости.

Принял. Приласкал. Но не сказал «люблю». Конечно, чувствовалось – теперь они близки. Такого не забудешь, не отнимешь и не перечеркнешь.

Тем не менее, первая близость принесла скорее разочарование, чем триумф. Она не испытала наслаждения – почти. Федор прилежно и ответственно сделал свое дело. Обещал, что сладкое ей будет, но не с первого раза.

Наверное, прав. Но хоть бы раз сказал: «любовь моя», «душа моя» и «мое сердце». Отношения у них скорее дружеские, чем страстные.