— А действительно, кто я? Где я?

— Ты Хлюдов, блин! Капитан Советской Армии. А я Ромашкин, блин! И мы с тобой в общем вагоне зачуханного пассажирского поезда! Который движется с тихой скоростью в какую— то задницу! Через задний прход.

— Интересная мысль! — Хлюдов тоже отхлебнул воды. — Уф-ф! А где это — относительно Вселенной? И кто мы как частица природы? Гуманоиды? Люди?

— Люди! Человеки! Вставай, алкаш! Наша станция на горизонте. Не философствуй!

— А где видишь горизонт? За окном черно, как у негра…

— Вот там и горизонт. В заднице! Я ж тебе сказал: мы в нее движемся — медленно, но уверенно.

Проводник что-то бурчал на туркменском, поторапливал. На соседних полках спали утомленные горцы. Значит, бурная ночь была реальностью.

— Чего надо, иноверец?! — рявкнул капитан. — Чего бормочешь? Что-то мне твоя наглая рожа не нравится!

— Слюшай! Зачем опять хулиганишь? Что я тебе плохого сделал, а? Пачаму?

— Что значит — опять?! Да я твою физиономию в первый раз вижу! Сгинь…

— Я проводник вагона. Твой станций! Приехаль! Вылезай, офисер, не скандаль. Иначе милисия прийдет и заберет!

Никита потянул Хлюдова на выход, взяв под мышку обе шинели и фуражки. Хлюдов нес в руках лишь коробку конфет и портфель.

За дверью чернела непроглядная зимняя ночь. В тамбуре Хлюдов снова завелся:

— Где станция, басурманин?! Где Педжен? Куда ты нас завез?!

— Вы его проехаль! Крепко спаль. Я будиль. Твоя не проснулься. Оба теперь вылезаль!

— И что ты нам, красным офицерам, предлагаешь, урюк?! Топать по ночной пустыне обратно? Куда я должен вылезаль, чурка нерусская?! Сейчас тебе будем делать кердык!

— Зачем по песку? По рельсам ходи! Скоро рассветет, не потеряетесь!.. — понизив голос, проводник буркнул: — Сам ты чурка, офисер!

— Нет, пешком не пойдем, — не уловил «чурку» Хлюдов. — Доедем до Серахса, а оттуда вернемся поездом.

— Эй, не хулигань! Твой билет до Педжена! Слезай капитан, а то на стансия милиция позову! Всю ночь буяниль, опять начинаешь! На станции в комендатуру сдам!

— Вовка! Пойдем пешком. Тут вроде бы недалече. Дотопаем, — снова потянул Никита Хлюдова. — в Серахсе на губе погранцы командуют. Лютуют! Неохота попасть в лапы ГБ.

— Нет! Только паровозом. И какой из меня ходок? Ноги будто чужие, словно студень! Паровозом! Чух-чух-чух! Ту-ту-у!

Совместными усилиями и уговорами Никиты и проводника-туркмена все-таки удалось… Вот она, победа разума! Никита, держась за поручни, осторожно спустился по ступенькам на гравий, а Хлюдов следом спрыгнул в его распростертые объятья. Поезд издал протяжный гудок и покатил в непроглядную тьму.

Оп! А вы господа офицеры, кажется, прие-е-ехали. Ни перрона, ни станции — ничего и никого. Черная пустыня, беззвездное небо, тянущиеся вдаль рельсы.

— Ну? И зачем ты меня вытащил из вагона? Ехали бы себе. В Серахсе или Кушке пивка бы попили у моих приятелей-пограничников и подались бы обратно. Следующим поездом. А теперь что? Ползать по пескам? Может, тут раз в месяц поезд останавливается? Ты помнишь, до какой конечной станции состав шел? В какую сторону мы заехали?

— Нет! Это ведь ты, Вовка, билеты покупал, хотел до Маров! А туркмен болаболил про Серахс!

— Слово -то какое! Серахс! Это ж надо так погано городишко обозвать! — горестно вымолвил Хлюдов.

Офицеры огляделись по сторонам. Глаза постепенно привыкли к темноте.

Через железную дорогу переброшен деревянный настил-переезд. В обе стороны — грунтовка. Необорудованный переезд, без шлагбаума, без семафора. Еле различимая дорога куда-нибудь да вела, и наверняка к жилью. Не может не быть жилых домов. Пусть сакля, пусть кошара, пусть хибара, хоть дувал какой-нибудь!

Никита, осторожно ступая, спустился с насыпи и наткнулся на старый мотоцикл с коляской. Рядом валялся еще один, но без переднего колеса. Драндулеты стояли возле избушки, зарывшейся по окна в песок от пола до крыши, высотой всего метра полтора. Дверь заперта на висячий замок, окошко узкое, даже если выбить стекло, не пролезешь вовнутрь.

— Лю-уди-и!!! — куражливо заорал Хлюдов.

— Чего ты орешь? Моцик стоит у сарая. Давай заведем.

— А куда ехать? В какую сторону? Ладно, давай заводить! Где могут быть спрятаны ключи?

Искать ключи зажигания не понадобилось. Хлюдов качнул мотоцикл и обнаружил полное отсутствие в баке бензина:

— Вот черт! Как бы мы ловко домчались до гарнизона на этой тарахтелке! А теперь что нам делать? И за что проводник-туркмен так на нас взъелся? Высадил, блин, в пустыне! Ты все пела — это дело. Так пойди же попляши.

— Кто — пела? — тупо вопросил Никита.

— Ты и «пела». До того, как мы все вырубились.

— Ромашкин.

— Какое догоним… — махнул рукой Хлюдов и обреченно уселся на валяющийся брус. — Ну догоним, а двери-то заперты. Висеть на подножке пару часов и сорваться с поручней на полном ходу? Я лучше в какой-нибудь хибаре переночую.

— А чего эта сволочь, проводник, нас не разбудил? — продолжал недоумевать Никита. — Ведь просили же его, как человека!

— Ха! А ты помнишь, что было вчера? — рассмеялся Хлюдов.

— Кое-что. Отрывками и урывками. Как в кино с порванной кинопленкой. Что-то крутится в мозгу. Осетины, ром, песни, пляски.

— Во-во! Пляски, гортанные песнопения. А ты что, осетин?

— Почему? — удивился Никита.

— На чистейшем осетинском языке «пела»! Орал, что мы все потомки древних аланов. Скифы! Деды так растрогались, что даже слезу пустили. С тем горилой-абреком ты почти побратался. А когда проводник зашел к нам и потребовал, чтоб прекратили шуметь, ты его обозвал печепегом, а этот Эдик ему сказал: «Уйди, не мешай! Зарэжу!». Туркмена как пыльной бурей сдуло.

— Значит, я пел? А то думаю, чего я так охрип.

— А у меня руки болят. И пальцы. Об стол отшиб, все барабанную дробь выстукивал ладонями.

— Вот это да! Я?! Пел?! По-осетински?!

— И агитировал их вступить в ряды Четвертого Интернационала. Ты что, троцкист?

— Такой же, как и ты, французский шпион! Нет, я простой «оппортунист», из левой оппозиции. Ха-ха! А что, меня чуть с госэкзамена не турнули — за отличные знания троцкистского движения. Но таки поставили пять по истории, и признали мой ответ лучшим на выпуске. А я был просто с перепоя, страшно мутило. С похмелья нес все, что знал. Вот и сболтнул лишнего — из того, что читал, в том числе и «самиздат».

— Давно замечаю, Никита, не наш ты человек!

— Наш, не наш! Ваш, не ваш! Давай по прибытии уточним.

— По прибытии куда?