Какие-то бедно одетые люди препирались со стражником у причала. Чего-то им надо было, куда-то пройти… Стражник — сын анатолийского пастуха, добродушный ленивый дылда — нехотя отмахивался от наседавших людишек: не положено, мол, кому ни попадя по военным причалам шастать. Те не отступали. И пришедшие, и сам стражник знали, что в конце концов он их пропустит. Еще бы не пропустить — ведь все эти люди были стамбульскими христианами, большей частью православными, и пришли в гавань с одной весьма благородной целью — подкормить несчастных галерников. Принесли с собой пресные просяные лепешки, фрукты, лук с чесноком, даже вареный горох и чечевицу в горшочках. На большее их благотворительности не хватало. По материальным причинам. Но и то было дело! Не так дорога лепешка, как внимание и сочувствие, хотя и лепешка, надо сказать, вовсе не лишняя.

И сам Якуб-бей, капитан «Йылдырыма», и люди поважнее его смотрели на подобную помощь сквозь пальцы. А некоторые из особо экономных даже не кормили шиурму при стоянке в крупных портах — надеялись на благотворительность.

Вот и в этот раз добрые люди уговорили стражника. Подошли к галере, выкрикивая знакомых. Полетели на борт лепешки, овощи, фрукты. Невольники громко благодарили, разговаривали со знакомыми, даже шутили. Нашелся знакомец и Олега Иваныча. Иван, вернее, Яган-ага. До чего обнаглел, аж взобрался на борт, кинув мелкую монету надсмотрщику. Посмотрел на Олега, языком поцокал, потом улыбнулся: дескать, могло бы и хуже быть. Олег Иваныч кивнул, соглашаясь — и правда, могло и хуже… С удовольствием съел изрядный кусок козьего сыра с луком, запил красным вином, поблагодарил, вытерев губы.

Яган-ага усмехнулся:

— Думаешь, я только пищу тебе принес?.. Исполнил я твою просьбу. Помнишь, ты про отрока Гришу спрашивал?

— Неужели нашел?

— Ну, не самого. Покупателя только. Уж и побегать пришлось, да ладно. Купил твоего отрока служилый человек Кяшиф Инзыглы, сипах по-здешнему. На дешевизну польстился. Кто его знает, говорят — хороший человек этот Кяшиф, мягок и добр, и, наверное, поэтому он не слишком богат и не очень-то счастлив.

— Повезло, выходит, Грише!

— Не спеши радоваться. Большую часть времени Кяшиф-эфенди, как и подобает рыцарю, служит в качестве конного воина самому Сулейману-паше, бейлербею Румелии. Румелия — провинция беспокойная, все время войны, но даже не в том дело…

— Да в чем же? Ну, не томи, Ваня!

— А в том, что тимар Кяшифа, тимар — это вроде нашего поместья, находится в самом дальнем санджаке — на самом побережье Мореи!

— А где это — Морея?

Яган-ага пожал плечами. Он же не моряк, чтобы знать такие вещи. Ясно только, что где-то у ифрита на куличках.

— Ну, благодарствую и на том, Иван. Не знаю даже, удастся ли отблагодарить тебя когда-нибудь. Сам видишь мое положение… Впрочем, черт с ним. Сам-то как?

Яган-ага пока жил неплохо. Уже больше трех недель служил в артиллерийском полку султана и успел снискать славу хорошего бомбардира. Правда, готовился к отправке в Северную Румелию, на войну с неверными. Что ж, война так война. В конце концов, где ж еще карьеру делать?

— Ты не унывай, Олежа, — сказал на прощание Яган. — Продержись до зимы, а там видно будет. И гнев султанский уляжется, да и полегче будет — в зимние шторма галера в море не выйдет. Да и… И с галер выкупиться можно!

— Угу. Только деньги нужны. Которых нет.

— Нет, так будут. Ежели хороший навар с войны будет — у меня займешь, по-дружески. Ты вообще к флоту присматривайся — неплохое это дело.

— Спасибо, Ваня, за заботу! Удачи тебе.

Яган спрыгнул на пирс и неспешно пошел к берегу: в синем халате с желтым поясом, на поясе — кинжал в простых ножнах, на голове новенькая белая чалма. Рязанский холоп Иван. Ныне Яган-ага, лучший бомбардир повелителя правоверных его величества султана Мехмеда Фатиха. Осудить его за предательство? А кого он предал-то? Родину, где жил рабом да рабом бы и умер? Так, наверное, лучше ислам, чем такая Родина. Яган свой выбор сделал — плох он или хорош, но это его путь. И дай Бог (или Аллах) ему счастья.

Олег Иваныч положил голову на скамью — спать. Как вдруг услышал шепот. Кто-то называл его по прозвищу:

— Эй, Ялныз Эфе! Да не спи.

Шептал гребец с передней скамьи. Не с той, что непосредственно перед Олеговой, а со следующей. Шептал осторожно, стараясь не привлечь внимание надсмотрщика-подкомита, не разбудить спящих.

— Ты кто? Неужели русский?

— Нет. Я грек. Но дружил с русскими и знаю речь. Ты говорил с турком о Морее?

— Допустим.

— Я моряк и хорошо знаю те места. У тебя там друг?

— Ты очень любопытен… не знаю твоего имени.

— Илия. Илия Костадинос из Андравиды, города на севере Мореи.

— Я Олег. Местные называют меня…

— Я знаю. Ялныз Эфе. И знаю, что тебя хотели казнить. Слухи по галере разносятся быстро. Тебя здесь многие знают. Вернее, твое имя и подвиги.

Кто-то заворочался, застонал во сне на соседней банке. Илия замолк. Протопали по куршее шаги подкомита, затихли где-то на корме, у капитанской каюты. Золотистая луна повисла над палубой, и тонкие высокие мачты отбрасывали на спокойные воды залива черные расплывчатые тени. Олега со страшной силой клонило в сон. Но спать нельзя было! Ведь неизвестный друг Илия Костадинос явно не сказал всего, что хотел сказать. И может быть… Ага! Вот он, шепот…

— Да, Илия. Я не сплю.

— Ты собираешься быть рабом, Ялныз Эфе?

— Гм! Конечно же, нет. Но каким образом освободиться — вот вопрос.

— Добыть свободу просто, — снова зашептал Илия, — но и опасно, и трудно. Твое весло — там новые люди. Кто они, что думают, храбры ли? Знаешь язык поляков?

— Нет. Но, наверное, смогу понять.

— Хорошо. Тогда это твоя задача. Сделай так, чтобы они поверили тебе. И будьте готовы.

— К чему?

— Скоро узнаешь. Спокойной ночи, Ялныз Эфе. Рад знакомству.

— Взаимно.

Олег Иваныч долго не мог уснуть. Нахлынувшие эмоции переполняли его, он боялся даже подумать о том, что стоит за ночным разговором с Илией, боялся, чтобы не спугнуть невзначай неожиданно появившуюся надежду. Пусть небольшую, пусть пока робкую.

Он забылся только под утро. Не слышал, как осторожно прошлепали по куршее босые ноги юнги — иллирийца Каленты. Как, подойдя к скамье Илии, Калента передал греку небольшой железный предмет. Как собрался уходить, но был остановлен радостным шепотом Илии:

— Скажи на левом борту нашим: Ялмыз Эфе с нами!

— Ялмыз Эфе! — восхищенно присвистнул юнга и скрылся во тьме.

Не знал Олег Иваныч, что очень быстро вокруг имени Ялныза Эфе образовалась целая смесь слухов, более или менее похожих на правду. Одни говорили, что Ялныз Эфе — бывший раб-болгарин, свернувший шею своему жестокому хозяину и за то брошенный в страшную земляную яму. Другие считали, что «одинокий храбрец» не кто иной, как родной брат султана Мехмеда, не меньше последнего имеющий право на трон Империи Османлы. Неукротимый соблазнитель султанских жен и борец за справедливость — вот кто такой на самом деле Ялныз Эфе, шептались третьи.