И если ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет в живых…»

Катрина прервала чтение: беспощадная ясность последней фразы подорвала ее решимость, на глаза навернулись горячие слезы, которые ей так долго удавалось сдерживать. Она сняла очки и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Невыносимо было представлять, как отец, подобно осужденному, который ждет своего часа в камере смертников, пишет это тайное послание. Она еще раз вытерла глаза, снова надела очки и продолжила читать письмо.

«…Я надеюсь на то, что исполнение первого пророчества прольет яркий свет на смысл второго. Тебе оно поможет на пути к восстановлению законного порядка вещей. Много вечеров провел я, пытаясь вникнуть в его смысл, но это представляется задачей неразрешимой, поскольку я не знаю, в чем состоит Таинство. Могу немного помочь только в одном.

За немногие годы, проведенные в Цитадели, я случайно натолкнулся на нечто такое, что может оказаться, как мне кажется, той самой картой расположения небесных светил, о которой упоминается во втором пророчестве. Она попала в библиотеку вместе с реликвиями, среди которых был и фрагмент первого пророчества. На карте тоже имелся символ „тау“, а также то, что показалось мне похожим на созвездия. Там были и указания, написанные на неизвестном мне языке. Я намеревался продолжить ее изучение и разобраться в языке, на котором она была написана, однако времени на это я так и не сумел выкроить. Вскоре мне стало известно, что в Цитадели подозревают о присутствии чужака, поэтому я похитил сланцевые фрагменты и бежал. Я захватил бы с собой и карту светил, но она была слишком тяжелой по весу. Понятно было, что ров мне с такой тяжестью не переплыть, — я просто пошел бы ко дну. Поэтому я поступил сообразно сложившимся обстоятельствам: я ее спрятал.

Мне не хотелось, чтобы Посвященные и подобные им воспользовались заключенными в ней знаниями, и я положил карту туда, где ее вряд ли сумеют обнаружить. Надеюсь, она до сих пор покоится там, а после исполнения первого пророчества вы можете сами получить свободный доступ в Цитадель и, следуя нарисованной мною схеме, в конце концов отыскать ее».

На этом письмо обрывалось.

Катрина посмотрела на следующую незаполненную страницу. Там должно быть что-то еще, чего она не успела проявить.

Она вернулась к символам, проявленным в самом начале, и перечитала несколько первых строчек.

Ключ отмыкает Таинство,

И Таинство само становится Ключом,

И содрогнется вся Земля.

Ключ да последует расположенью звезд на небе,

Дабы за одну луну погасить пламя, изрыгаемое драконом…

Один лунный цикл длится чуть больше двадцати восьми суток. Если считать, что момент освобождения Таинства — это эвакуация Посвященных с горы, то прошло уже десять дней. С нарастающим ужасом Катрина перечитала заключительную часть пророчества.

Не то погибнет Ключ, Земля разверзнется, и поразит растения свирепая болезнь, и дней конец наступит.

Она задумалась о той болезни, которая поразила Посвященных. Не об этой ли болезни говорится здесь? В сумятице, царившей в отделении неотложной помощи, когда она сама впервые сюда попала, Катрина подметила характерные признаки загадочного заболевания, поразившего монахов: кожа у них почернела, глаза налились кровью, многочисленные раны кровоточили. Если такая болезнь распространится в мире, то сбудутся самые мрачные предсказания из «Откровений» Иоанна Богослова — люди превратятся в демонов. Она посмотрела на чистую страницу, обуреваемая непреодолимым желанием узнать, что еще написал отец. Однако теперь надо ждать целый день, пока солнце снова засияет в ее окошке, — день, который она не имеет права терять. То, что она сейчас узнала, давило на нее подобно тяжелому бремени. И совсем невыносимо было сознавать, что это знание заперто здесь вместе с ней, а часы между тем неумолимо тикают.

Прошло десять дней.

Осталось восемнадцать.

Открылись двери лифта, на Лив вдруг нахлынула волна острого страха. После долгих дней почти полной изоляции в палате шум и столпотворение в регистратуре были невыносимы. Она отыскала в рюкзачке бейсболку, натянула на лоб, чтобы хоть немного скрыть лицо, и лишь после этого заставила себя выйти из лифта. По истертым мозаичным плитам пола она прошагала к столу регистратора. Обшарив глазами стены, увешанные табличками, Лив поискала подсказку, но все таблички были только на турецком языке.

— Где хранятся вещи больных? — спросила она у регистраторши.

Палец с длинным острым ногтем указал ей на дверь у входа в больницу. Лив направилась туда, по пути выглянув из главных дверей на улицу. Недавно прошел дождь, и теперь клонящееся к закату солнце отражалось в лужах на асфальте. У бровки тротуара на противоположной стороне стоял микроавтобус телевидения, в кабине курили и разговаривали оператор и репортер, ожидая, когда произойдет что-нибудь новенькое. Лив не хотелось попасть в их засаду при выходе из больницы и снова фигурировать в вечернем выпуске новостей. Ей нужно — по крайней мере на время — затаиться. Из больницы должен быть еще один выход.

Камера хранения была упрятана в темный чулан, разделенный надвое узким прилавком. На нем были навалены канцелярские документы, их груды угрожающе покачивались. За прилавком сидел молодой человек со скучающим лицом. С энтузиазмом обреченного он методично перебирал папку за папкой. Лив показала ему привязанный к ее запястью пластиковый номерок с фамилией. Молодой человек зажал стопку папок под мышкой и нырнул в темный лабиринт простиравшихся за его рабочим местом стеллажей. Лив поглядывала на дверь и прислушивалась к приглушенному шуму в регистратуре, в любой момент готовая броситься в бегство. Ей удалось уйти из палаты намного легче, чем она себе представляла. Девушке казалось, что священник или полицейский постараются задержать ее, но совершенный ею поступок, очевидно, застиг врасплох их обоих. Это, однако, не означало, что она окончательно вырвалась на свободу. Несомненно, и полицейский, и священник в эту минуту связываются по телефону со своим начальством и даже теперь могут попытаться задержать ее. Надо быть предельно осторожной.

Служащий вынырнул из сумрака архива, держа в руках картонную коробку. Лив расписалась в получении, открыла крышку и отшатнулась при виде пластикового мешка, в который была вложена ее одежда, залитая кровью.

— Мусорный бак за углом. — Служащий указал на большой держатель, к которому снизу был прикреплен раздувшийся мешок из желтого пластика. Лив отнесла туда коробку, свободной рукой открыла бак. Внутри лежали еще пять или шесть коробок с одеждой, столь же безнадежно залитой кровью. Лив удивилась, отчего сотрудники больницы сами не выбрасывают пришедшую в негодность одежду. Потом увидела написанное на внутренней стороне крышки предупреждение и поняла: своего рода страховка. Надпись гласила, что администрация не несет ответственности за случайно выброшенные больными ценные вещи. Лив присоединила мешок со своей одеждой, покрытой коркой запекшейся крови, к остальным и отпустила крышку бака; та с грохотом упала на место.