Медбрат, судя по всему, думал точно так же и работал проворно. Взял из ящика чистую пару нитриловых перчаток, надел их, заменил в капельнице израсходованный пакет плазмы новым, полным. Затем разложил шприцы с витамином К и тромбином — препаратами, которые способствуют свертыванию крови, — а также скальпели, чтобы срезать пропитанные гноем бинты, покрывавшие необычные раны больного. А потом медбрат допустил ошибку: слишком поспешно вскрыл упаковку перевязочного материала, — и в напряженной тишине этот треск прозвучал подобно грому. Тонкие почерневшие веки тотчас же шевельнулись. Ульви с медбратом молча смотрели на больного, надеясь, что монах не проснется и его глаза не откроются. Не вышло. Голова дернулась в их сторону, веки поднялись, открывая взгляд дьявольских глаз. Они имели ярко-красный цвет — результат кровоизлияния из лопнувших сосудов. Ульви смотрел прямо в эти глаза, завороженный зрелищем собрата-монаха, превратившегося в сущего демона.

Свет причинял боль.

Ему все причиняло боль.

Когда Драган впервые очнулся здесь, ему на мгновение показалось, что он попал в рай. Он был уже не в темных кельях и туннелях Цитадели — а это значит, что его постигла смерть. Но тут на него нахлынула боль, и он понял свою ошибку — в раю не бывает таких мучений.

В первые дни, осознав, где он находится, Драган ждал смерти, даже был рад принять ее. По мучившей его страшной боли он понимал, что она не за горами: либо не выдержит измученное тело, либо явится посланец Цитадели.

Закон говорил ясно: тайны Цитадели необходимо защищать любой ценой.

А он был Посвященным — хранителем Священной Тайны. Ему ни за что не позволят оставаться в миру со всем тем, что хранит его память. Поэтому его либо вернут назад, либо пришлют кого-нибудь, чтобы обеспечить его молчание, равно как и молчание всех тех, с кем он мог говорить.

Только он никому ничего не сказал.

Ни врачам, ни полицейским следователям, ни даже священнику, который неотступно наблюдал за ним, заглядывая время от времени в палату, чтобы шепотом передать свежие новости о том, что происходит в клинике и в большом мире. Драгану хотелось, чтобы священник оставил его в покое. Ему все было безразлично. Он хотел одного: сохранить свою душу незапятнанной, дабы предстать перед своим Богом с сознанием того, что сдержал принесенные обеты и унес тайну с собой в могилу.

Он чуял Смерть в коридоре, слышал, как она переминается с ноги на ногу, искушает его своей близостью, а потом заходит в другие палаты по души его братьев. Он хотел умереть, он жаждал умереть, но Смерть обходила его стороной.

И Драган терпел, ожидая своей очереди, которая — хвала Господу Богу! — должна была прийти уже скоро. Несмотря на переливания чужой крови и на лекарства, которые не давали ей сразу вылиться из его жил, он все равно чувствовал, как жизнь постепенно покидает его тело. Она вытекала в темные влажные щели между бинтами и воспаленной кожей, только что протертой обеззараживающим средством.

А вот теперь его настроение изменилось.

Теперь его пугал шепот притаившейся за дверью Смерти. Немного раньше, выплыв из глубин мучительного сна, в котором его тело было здоровым и передвигалось по прохладным туннелям внутри горы, он увидел рядом с собой темную фигуру. Сперва он решил, что это — тень Смерти, которая наконец-то пришла за ним. Но когда затуманенный взгляд прояснился, а фигура шагнула ближе, Драган понял, что это всего лишь священник, который явился к нему, чтобы поделиться новостями.

Кажется, Смерть все-таки пришла, но не за ним.

«Ты остался один, — шепнул ему священник. — Последний из всех»…

Брат Драган застыл, услышав эту новость, и в следующий миг почувствовал, как силы возвращаются к нему. Смерть больше не была неизбежной. Теперь он просто обязан жить. Он не знал, кто теперь управляет в Цитадели, но, скорее всего, никто. Иначе с чего бы его бросили умирать в больнице, не сказав ни слова? Отчего раньше не заставили его умолкнуть навеки? Только по той причине, что некому было отдать приказ. Но если ушли все другие Посвященные, значит, остался только он, Драган. И только он способен возродить Цитадель.

Взгляд его скользнул вниз — медбрат отделил последний прилипший бинт и обнажил почерневшее и исхудавшее донельзя тело. Смотреть на него было мучительно: отмирающая плоть, сплошь покрытая ритуальными шрамами — символами его священного ордена, — теперь покраснела, воспалилась и сочилась кровью и лимфой.

Подобно Иову, он стерпел все муки и тем доказал, что достоин выпавшего ему жребия. Бог пощадил Драгана, чтобы он смог восстановить орден в прежнем виде. Но вождю необходимы силы, а его исстрадавшееся тело может полностью выздороветь лишь в одном-единственном месте. Если ему вообще суждено выжить.

Он должен во что бы то ни стало вернуться в Цитадель.

Никто из нас никогда не совершит ничего великого или прекрасного, если не прислушается к тихому голосу, который слышен ему одному.

Ральф Уолдо Эмерсон[35]

Машина подпрыгивала на ухабах, проваливалась в промоины, появившиеся на дороге после недавних проливных дождей, и Хайд покрепче уперся рукой в крышу кабины. Съехав с нормального шоссе за двадцать километров отсюда, они забрались в самую глушь. Здесь не было ни деревьев, ни травы, ни ветра — вообще ничего. Даже колючих зарослей аистника, который ухитрялся пускать корни в любой почве по всему Ираку, здесь не было. Их выжгла медленно наступающая своим восточным краем Сирийская пустыня. Время и нестерпимая жара перемололи все, что когда-то тут росло, оставив только небо, голую землю да размытую, скрытую дымкой полоску там, где первое встречалось со второй. Похоже, перст Божий прошелся по ней, стирая линию между небом и землей.

Впереди замаячило то, что Хайд называл теперь своим «домом», — хаотично разбросанные палатки под цвет земли и разборные домики, огороженные по периметру забором из колючей проволоки. Внутри лагеря в тучах пыли двигались два огромных экскаватора. Они выкапывали в земле второе большое нефтехранилище, хотя и первое пока еще пустовало. В самом центре вздымалась темная решетчатая буровая вышка, заостренная, изящная, как шпиль храма, выстроенного ради поклонения мамоне.[36]Хайду она напоминала ось колеса рулетки — как всегда в трудные моменты жизни, он оказался здесь и мог лишь гадать, как повернется колесо, уповая, что выигрыш выпадет на черное.