Схватившись обеими руками за рукоятку ножа, человек с усилием потащил его вправо, и по тому, как сминалась и не хотела разрезаться кожа, Семен понял, что нож был безнадежно тупой. Лицо самоубийцы сморщилось, но это не было гримасой боли. Выражение его лица было похоже на нетерпеливое недовольство плохим инструментом. Самоубийца стал раздраженно дергать нож вперед и назад, рана расширилась, и из нее хлынула черная кровь. Больше всего Семена удивляло то, что на лице этого человека отражалась не боль, а только злоба.

Наконец нож дошел до правого бока, из огромной раны вывалились внутренности, и человек покачнулся. Его глаза закрылись и он опустил руки. Нож выпал из раны, а приговоривший себя к смерти человек повалился на спину и замер.

Штерн к этому моменту докурил сигарету и бросил ее на неподвижное тело.

Потом он оглядел строй, плюнул на землю и сказал:

— Сильный был мужчина.

Еще раз окинув взглядом стоявших перед ним людей, Штерн повернулся к ним спиной и направился к себе.

Зеки без всякой команды пошли по баракам, а двое солдат, которые привели на плац самоубийцу, взяли его за ноги и поволокли куда-то. Третий, закурив, рассеянно следил за ними, потом пошел туда же.

Подойдя к бараку, Семен почувствовал, как кто-то прикоснулся к его локтю.

Оглянувшись, он увидел за своей спиной Портного, который кивнул ему и пошел в сторону сортира. Семен направился за ним, и Портной, не оглядываясь, быстро заговорил:

— Нет времени объяснять тебе, что тут за дела. Завтра побег. Для его выполнения нужны пятеро, но нашего пятого ты сегодня видел на кресте. Знай, что здесь настоящий ад, и пожизненное по сравнению с ним — просто санаторий. Если хочешь — давай с нами. Не говори ничего. Просто кивни мне в бараке, если согласен.

В этот момент они приблизились к сортиру, и Портной умолк.

Вернувшись в барак, Семен, не глядя в сторону Портного, завалился на койку, закрыл глаза и стал думать. После всего увиденного за день мозги у него были, понятное дело, набекрень. А тут еще Портной со своим предложением побега… То, что тут творится что-то непонятное и страшное, не требовало доказательств. Но что же Портной имел в виду, сказав, что здесь ад? Может быть то, что сегодняшние аттракционы — просто семечки по сравнению с тем, чего Семен еще не знает? Если так, то предложение Портного участвовать в побеге весьма своевременно. Да и многозначительный взгляд Штерна вызвал у Семена если не страх, то очень нехорошие предчувствия. Он тогда сказал: можешь, если хочешь, повеситься перед строем. А если сам Штерн этого захочет? Кто знает, может быть, этот неумелый самурай, который выпустил себе кишки перед строем, сделал это вовсе не по своей воле, а по какому-то гипнотическому приказу Штерна…

Семен представил себе, как хладнокровно вешается на глазах равнодушных зеков, и его передернуло. Он любил жизнь и не боялся смерти, но то неизвестное и страшное, что могло случиться с ним здесь, вызывало у него сильнейший протест. На суде он был готов и к вышке, но так, как тут — увольте. А кроме того, если побег удастся, то… то это шанс завершить неприятное, но справедливое дело, которое стало смыслом его жизни в последние три года.

Семен открыл глаза и решительно сел на койке. Глянув в сторону Портного, Семен увидел, что тот внимательно смотрит на него. Вздохнув, как перед рюмкой водки, Семен прикрыл глаза и медленно кивнул. Портной ответил едва заметным наклоном головы и лег, повернувшись к Семену спиной.

Побег…

Ни хрена себе, вдруг подумал Семен, в первый же день — и сразу побег! А что, в этом даже есть какая-то каторжная лихость, а уж если все удастся, то интересно было бы посмотреть на то, какая будет морда у Штерна!

Семен ухмыльнулся и принялся разбирать койку, готовясь ко сну.

Раз побег — нужно выспаться!

* * *

Когда Знахарь объявил Тимуру о своем желании посетить местный краеведческий музей, Тимур выронил вилку и подавился куском лосятины.

Знахарь долго бил его между лопаток, Тимур кашлял и перхал, потом подобрал с пола вилку и, вытирая ее кухонным полотенцем, спросил:

— У тебя с наследственностью все в порядке?

— Что ты имеешь в виду? — удивился Знахарь.

— Ну, там, алкоголики, душевнобольные… Особенно душевнобольные. Может, какой-нибудь прапрадедушка при Петре Первом в дурке лежал… Не было?

— Не знаю, — Знахарь пожал плечами. — А что?

— Да в общем-то ничего. Но вот краеведческий музей…

— А-а-а… Вот ты о чем!

Знахарь засмеялся и положил себе еще мяса:

— Видишь ли, — проникновенно сказал он, — я ни разу в жизни не был ни в одном краеведческом музее и совершенно не представляю себе, что это такое. Сегодня утром по телевизору в новостях сказали что-то про ваш музей, вот я и подумал — а почему бы не сходить, не посмотреть. Хоть буду знать, что это такое.

Тимур откинулся на спинку стула и погладил себя по животу.

— Ф-у-у… Наелся. А насчет музея — сходи, посмотри. Только сразу говорю — ничего интересного ты там не увидишь. Всякие старые камни да еще лапти какого-нибудь древнего сибиряка. Ну, может, еще бумаги какие-нибудь истлевшие.

— Вот и посмотрю на бумаги. Зато потом смогу при случае небрежно сказать: а вот когда я был в Томском краеведческом музее… И так далее. И все сразу подумают, что я — умный и культурный человек.

— Ну-ну! — Тимур налил в фарфоровую кружку кипятку из самовара и потянулся за банкой с растворимым кофе.

— А заодно и прогуляюсь по вашему Томску. Я ведь так его и не видел, если серьезно. Живу рядом, а что там — не знаю. Может быть, какие-то архитектурные памятники или улицы красивые…

— Улицы красивые ему, — Тимур глотнул кофе и усмехнулся, — памятники ему… Скажи лучше прямо, что затосковал тут, в тайге, в город захотелось.

— В город? — Знахарь возмущенно посмотрел на Тимура, — вот еще! Я этими городами сыт по горло. Я их по всему миру столько видел, что тебе и не снилось.

Он посмотрел в потолок, как бы вспоминая бесчисленные города, в которых он бывал, и, вздохнув, добавил:

— Вот только в Токио не был. И в Пекине.

— А я был в Пекине, — сказал Тимур.

— Ну и как там, — оживился Знахарь, — расскажи!

— Да ничего особенного, — неохотно ответил Тимур, — одни китайцы. Причем столько, что голова кругом идет. А потом привыкаешь и перестаешь замечать, что они желтые и узкоглазые. Вроде как обычные русские.

— Да, это нам знакомо, — кивнул Знахарь.

Он вспомнил, как перестал обращать внимание на темную кожу негров, когда долго жил в Америке. Тогда они тоже стали казаться ему такими же, как европейцы.

— А насчет города, — задумчиво сказал Знахарь, — насчет города… Я скажу тебе так. Некоторая тоска по цивилизации, конечно, есть. Но я уже точно выяснил, что стоит только пару часов побродить по нашему городу — подчеркиваю, именно по нашему — и увидеть до боли знакомое ублюдство, эта тоска моментально проходит. Ну, посуди сам — что я там, в этом сраном Томске увижу? Бандюков на «мерседесах»? Бабушек, которые отжили свое и теперь недовольны всем? Безмозглый молодняк, который не знает ничего, кроме «мы веселимся или как»? Задроченных работяг, которые пашут за копейки, ненавидят все вокруг и трескают водку? Вонючих бомжей?