– Вы каждый год приезжаете сюда? – спросила я.

– Нет, не обязательно, – ответил переводчик. Хотя я задавала вопросы племяннику, дядя всегда отвечал за него. – Мне кажется, что он уже года три тут не был. Хотя считается, что сейчас летние каникулы, но этот юноша всегда очень занят. Ему нужно совершать учебные путешествия, чтобы подготовиться к семинарам, помогать преподавателям, готовиться к защите диплома.

– В каком университете он учится?

– В архитектурном. Изучает готический стиль. С детских лет влюблен в архитектуру. Еще мальчиком он любил строить дома из своих кубиков. Ты увидишь, такие даже взрослые не осмелились бы придумать. Кроме того, он начал собирать открытки с изображениями средневековых церквей, и теперь у него огромная коллекция на эту тему. Не многие дети на свете проявляют такой интерес к архитектуре. Понятны увлечения автомобилями, состязаниями по бейсболу или комиксами-манга, но он был уникальным ребенком!

Переводчик вытер губы салфеткой и теперь размешивал ложкой содержимое тарелки.

– А что он собирается делать после окончания университета?

– Продолжать свои изыскания в исследовательском центре.

Племянник потянулся было к своему кулону, но внезапно остановился.

– Не беспокойся. Ешь спокойно. Если захочешь что-то написать, то у тебя будут заняты обе руки. Мы же можем продолжать есть, даже когда разговариваем, – наставительно произнес дядя, подразумевая, что только он один имеет право разговаривать за столом.

Когда я смотрела на расставленные по столу тарелки, то никак не могла представить, что это предназначено для еды. Я задавала себе вопрос: а не является ли все это просто особым украшением дома, подобно гибискусу и музыке Шопена?

Твердой пищи не было совершенно. Все оказалось наполовину жидким, как каша в горшочках для младенцев. Еда была такой консистенции, что ее можно было есть только ложкой. Поэтому на столе не было ни вилок, ни ножей. А зачем?

Однако все блюда были красивого цвета: начиная с ярко-зеленого в салатнице, напоминающего на вкус что-то среднее между шпинатом и сливочным маслом. Ярко-алое блюдо в суповой тарелке. Я сразу поняла, что это томатный суп, но из-за добавленных в него острых специй он имел необычный вкус. Самое большое блюдо было наполнено чем-то желтым. Казалось, что туда влили краску для написания объявлений, и вначале я не решалась попробовать. Когда я опустила туда ложку, то образовалась воронка, через которую начал выходить тепловатый пар. Я даже представить не могла, каким образом можно добиться такого желтого цвета. Блюдо имело запах смоченных дождем гниющих листьев или выброшенных на морское побережье и высохших водорослей.

– А что это значит – готический? – попыталась я задать племяннику вопрос, на который он сам не сможет ответить.

– Попроси его потом, чтобы он показал тебе свои открытки. Еще у него есть рисунки готических зданий, которые он делал во время путешествий. У этого юноши талант к рисованию. И сюда он приехал для того, чтобы порисовать в спокойной обстановке.

Переводчик внезапно замолчал.

Его племянник не выражал видимого недовольства и непрерывно подносил ложку ко рту. И это странное блюдо он тоже ел как нечто привычное. Хотя речь шла о нем, он не кивал и не улыбался. Время от времени его кулон ударялся о стол, издавая слабый звук. Среди всех имевшихся на столе предметов только стаканы с водой выглядели совершенно естественно. Я попросила еще воды. Переводчик взял кувшинчик и налил мне из него. Концерт внезапно прервался, и я подумала, что он закончился, однако музыка зазвучала снова, но уже в другой тональности.

– Тебе это нравится? – спросил переводчик.

– Да, – согласно кивнула я. А затем поспешно добавила: – Удивительное блюдо.

– Вчера я сделал закупки на рынке, начал готовить еду с вечера и долго возился. Такие дни у меня бывают редко, – самодовольно сказал он.

– Вы всегда едите такое, я имею в виду, измельченную пишу, лишенную всякой формы?

– Да… когда у меня гостит племянник.

Они обменялись взглядами, понятными только им одним.

Я никак не могла привыкнуть к тому, что между мной и переводчиком втискивается кто-то третий, и не хотела смириться с тем, что он беседует с кем-то, кроме меня, обменивается с племянником взглядами. У меня возникло такое ощущение, что меня посадили на несбалансированное колесо обозрения. Меня больше тревожил внезапно появившийся между нами племянник, чем странная невкусная пища.

Я, неподвижно, затаив дыхание, сидела в кабинке колеса обозрения. В углу напротив племянник погрузился в молчание. Счастлив был только находившийся между нами переводчик. И чем сильнее он выражал свою радость, тем больше раскачивалось колесо обозрения.

– Изредка мы ходим в ресторан. Но мальчик может заказать только суп и тушеные овощи. Поэтому я разрываюсь на части, чтобы заставить его поесть. Как только я получаю письмо, оповещающее о его прибытии, так сразу достаю с верхней полки на кухне миксер.

– Почему?

– У него нет языка.

Переводчик позвенел кубиками льда в своем стакане. Племянник отодвинул в сторону пустую тарелку и придвинул к себе тарелку с блюдом, которое еще не пробовал. Я подсчитывала число капель, упавших с моей ложки, чтобы лучше понять смысл только что услышанного.

– Когда он был ребенком, у него образовалась на языке злокачественная опухоль, и язык пришлось удалить.

– А такое разве бывает?

– Да. К сожалению, такая болезнь существует.

На этом беседа про язык закончилась.

Стараясь, чтобы они оба ничего не заметили, я тайком поглядывала на рот племянника. Внешне он ничуть не изменился. Губы у юноши были красивой формы, а пища с ложки спокойно исчезала в его горле.

А у меня самой-то есть язык? Безо всяких на то причин я вдруг забеспокоилась и стала зажимать кончик языка между зубами.

Переводчик болтал без умолку. В основном он вспоминал разные эпизоды из жизни своего племянника: начиная с младенчества и по нынешнее время. Он очень гордился небывалыми успехами юноши и строил планы на будущее. Рассказывал, что мальчик родился почти мертвым, потому что пуповина перекрутилась вокруг его шеи. Рассказывал, как он в детстве выступал на сцене с рекламой порошкового молока. История о том, как его племянник спас тонущего в реке котенка, попала даже в газеты. Затем переводчик вспомнил, как мальчик потерялся в большом универмаге. Истории сыпались из него одна за другой, как паучки, вылупляющиеся из яиц. Каждая история разветвлялась до бесконечности за счет собственных воспоминаний и экскурсов в политику.

Но его покойная жена, странным образом задушенная шарфом, нигде не всплывала. Несмотря на все призывы, она лежала где-то глубоко на дне бездны молчания.

Я почти ничего не слышала. Я только делала вид, что это мне интересно, хотя на самом деле я уже была сыта по уши. Племянник все время сохранял такую невозмутимость, что я даже подумала: а не удалили ли ему заодно и барабанные перепонки?