слегка дергается. При каждом упоминании о том, что я или кто-то еще из членов семьи может заглянуть к нему в гости, он дергается. При каждом упоминании о том, что он делает сейчас, о том, как продвигается его работа, о том, что он делает в свободное время, он дергается. Что-то в его отстраненном, полумертвом взгляде говорит: «Если бы ты только знал».

* * *

22 июля 1991 года я несколько раз звонил Джеффу домой. Мама не смогла до него дозвониться, а он в тот день пропустил обещанный визит к ней домой. На следующее утро, 23 июля, я снова набрал его номер. Было около девяти утра. Телефон прозвонил несколько раз, прежде чем кто-то наконец снял трубку. На другом конце провода я услышал мужской голос, но это был не Джефф.

– А Джефф там? – спросил я.

– Джеффри Дамер? – спросил мужчина.

– Он самый.

– Нет, его сейчас здесь нет, – сказал мужчина настороженным голосом, как будто опасался чего-то.

– Где Джефф? – спросил я.

– Его здесь нет, – повторил мужчина, все еще очень осторожно. – Кто это?

– Я отец Джеффа.

Я услышал, как у него перехватило дыхание:

– Вы отец Джеффри Дамера?

– Да, – сказал я ему. – Где Джефф?

– Ну, вашего сына сейчас здесь нет.

– Где он сейчас?

– Кто-нибудь позвонит вам, мистер Дамер.

– Позвонит мне? О чем это?

– Вам позвонит детектив.

– Детектив? – переспросил я. Неужели Джефф снова влип в неприятности? Набедокурил по пьяни или, что еще хуже, растлил еще одного подростка? – О чем вы?

Именно тогда человек на другом конце провода наконец сказал мне, кто он такой – сотрудник полицейского департамента Милуоки. Он колебался всего мгновение, затем сказал как отрезал:

– Мы расследуем убийство, мистер Дамер, – сказал он.

– Убийство? – спросил я. Я внезапно понял, что вот-вот получу худшую новость, которую когда-либо может получить родитель: кто-то убил его ребенка.

– Убийство?.. – повторил я. – Вы хотите сказать, что Джеффа…

– Нет, не Джеффа, – быстро ответил мне мужчина. Имя моего сына он выплюнул как какое-то грязное, мерзкое ему самому ругательство. – Ваш Джефф жив и здоров.

Часть вторая

Прошло много месяцев после того, как Джеффа уже отправили в тюрьму, и в конце долгого рабочего дня я решил сделать перерыв, сходив в кино. Мы с Шари выбрали фильм практически наугад – листали местную газету, пока не наткнулись на рекламу, которая вроде бы предполагала, что этот конкретный фильм будет более успокаивающим, чем обычная голливудская жвачка для мозгов. На рекламном постере был изображен прекрасный горный пейзаж: в лесистой долине тек сверкающий ручей, а посреди ручья одинокий мальчик ловил рыбу нахлыстом, и его леска описывала широкую дугу над водой. Фильм назывался «Там, где течет река».

Как оказалось, фильм был о своенравном сыне, умном симпатичном мальчике, который сбился с пути, несмотря на все усилия тех, кто его любил, особенно его брата и родителей. В двух случаях во время фильма персонажи очень многозначительно подчеркивают, что трагедия жизни заключается в том, что мы, кажется, не можем достучаться до самых близких нам людей.

Сидя в забытьи, глядя на экран и жуя попкорн, мне и в голову не приходило, что эта ужасная правда применима ко мне. Позже, когда я осознал параллели, я даже не мог вспомнить конкретные сцены, и, конечно, у меня и в мыслях не было, что своенравный сын в фильме может изображать Джеффа или что несчастный отец может быть мной.

Мы вернулись домой из кинотеатра и приготовились ко сну. Лампочка на автоответчике мигала, поэтому я включил его, чтобы прослушать сообщения. Одно из таких сообщений было типичным телефонным хулиганством, к которым я уже почти привык. Какой-то подросток, копируя голос из фильмов ужасов, проскрипел: «Я Джеффри Дамер, и я приезжаю домой на выходные».

Другое сообщение было от женщины. Она звонила и раньше, я узнал ее голос по характерному южному акценту. Она отчаянно пыталась получить информацию о Джеффе. Мы с Шари всегда отказывались с ней разговаривать, но она настаивала.

– Вы знаете, кто я, – сказала она, и в ее голосе сквозила жуткая мольба. – Пожалуйста, возьмите трубку.

Никого не было дома, чтобы взять трубку, и мы бы все равно не ответили ей, даже если бы были дома. Из-за этого она продолжила тихим, призрачным голосом:

– Пожалуйста, возьмите трубку. Пожалуйста, возьмите трубку. Пожалуйста, возьмите трубку. Пожалуйста, возьмите трубку.

Это продолжалось почти минуту, умоляющий голос эхом отдавался в моей гостиной.

Но я не мог взять трубку. И я имею в виду не просто телефон. В более широком смысле я не мог «брать» ничего, что каким-либо образом связывало меня с Джеффом, кроме того, что биологически я был его отцом, который будет выполнять свой долг по отношению к нему, сколько сможет. Я навещал его в тюрьме и отвечал на его телефонные звонки по выходным. Время от времени я посылал ему немного денег, чтобы он мог купить всякие вещи, которых не было в тюрьме. Я бы справился с любыми мелкими проблемами, которые у него могли возникнуть. Я бы постарался подбодрить его, постарался бы помочь ему максимально использовать свою жизнь. К тому времени эти несколько простых вещей стали тем, к чему свелось мое отцовство, – набором рутинных и относительно нетребовательных задач.

И вот, как я понял – хотя в некоторых случаях я не осознавал этого до тех пор, пока не прошло много месяцев после суда и тюремного заключения Джеффа, – я все еще не мог столкнуться с более глубокими и пугающими деталями моих отношений с сыном. Я все еще был сбит с толку его действиями, но у меня не было желания останавливаться и изучать их. Конечно, я не чувствовал себя обязанным это делать.

Что касается самого Джеффа, тогда я все еще не мог поверить в его кровожадность. Даже не пытался. На самом деле, мои мысли почти никогда не возвращались к этой части его жизни. Вместо этого, когда я вообще думал о нем, это был живой маленький мальчик, застывший в своей невинности, живший в далеком прошлом.

Но даже когда я думал о нем как о человеке, заключенном, убийце, мне казалось, что мой сын очень далеко от меня. Он был далеко в смысле расстояния, которое физически разделяло нас, – что очевидно; но он так же был далеко по своему характеру и личности, что, как мне казалось, было не менее очевидно. В обоих этих смыслах он был там, где я хотел его видеть. В безопасности. Далеко, где-то очень далеко.

Ибо темная сторона моего отцовства все еще была мне недоступна.