Он так характеризует Питовранова: «Его называют самым загадочным генералом КГБ, наставником Примакова и Андропова, шефом личной андроповской разведки, главным кукловодом Советского Союза и даже дедушкой нынешней России…» (см. еще о нем [13]).

А. Колпакиди цитирует интервью Федорчука, который также немного посидел в кресле председателя КГБ: «Вопреки сложившемуся среди интеллигенции положительному о нем мнению очень много для развала Союза вольно или невольно сделал именно Андропов». И как многие другие, Колпакиди продолжает тему странной подготовки экономистов: «Очевидно, некоторые вещи вызывают недоумение. Например, либералы-младореформаторы Гайдара-Чубайса, после развала СССР начавшие экономические реформы в России. Откуда взялась их дружная команда? Как смогли молодые ученые создать в СССР экономические „рыночные” кружки, даже проводить конференции? И не где-нибудь в провинции — в Москве и Ленинграде. При тотальном контроле КГБ, того же Филиппа Бобкова за институтами это было нереально. Это при Андропове выращивалось целое поколение либеральных экономистов, которые до сих пор продолжают рулить нашей экономикой. А экономика — основа государства. Много загадок, связанных с этими людьми».

И конечный результат: «Андропов выдвинул Михаила Горбачева. Он стал формальным лидером, а вели реформы Питовранов с Примаковым, опираясь на КГБ и партийную интеллигенцию. Эти люди взяли курс на приватизацию власти, что и привело к отказу от социализма и краху СССР. Кукловоды же получили место в мировой элите и немалые богатства» [14]. Последнее не очень известно, но вполне вероятно.

Оказалось также, что и идеологическое управление, и работа с творческой интеллигенцией — не новинка Андропова, а применялось еще в НКВД. П. Судоплатов рассказал об этом в своей книге: «Идеологическое управление и генерал-майор из разведки КГБ Агаянц заинтересовались опытом работы моей жены с творческой интеллигенцией в 30-х годах. Бывшие слушатели школы НКВД, которых она обучала основам привлечения агентуры, и подполковник Рябов проконсультировались с ней, как использовать популярность, связи и знакомства Евгения Евтушенко в оперативных целях и во внешнеполитической пропаганде. Жена предложила установить с ним дружеские конфиденциальные контакты, ни в коем случае не вербовать его в качестве осведомителя, а направить в сопровождении Рябова на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Финляндию. После поездки Евтушенко стал активным сторонником „новых коммунистических идей”, которые проводил в жизнь Хрущев» ([15], см. еще о Евтушенко [16–17]).

Упомянутый И. Агаянц как раз и возглавлял Службу «А» — службу активных мероприятий Первого главного управления КГБ, работавшую с зарубежным общественным мнением, включая дезинформацию ([18], см. также [19–21]).

Н. Петров в интервью, названном «В ход шли все средства морального террора», говорит о работе Ф. Бобкова: «В задачу 5-го Управления и Филиппа Денисовича Бобкова не входило запретить все. В их задачу входило запретить наиболее вредное и допустить наименее вредное. Потому что довольно глупо давить все и вся. Рано или поздно у такого котла сорвет крышку, нужно выпускать пар» [22].

И еще: «Даже КГБ — это были тоже люди, не чуждые прогрессивных взглядов, готовые даже разделять эти взгляды. И они по-своему, каждый на своем месте, пытались смягчить жесткие партийные директивы через игру, о которой мы говорили: мы — тебе, а ты — нам. Человек, который вступал с ними в эти отношения, связывался с дьяволом. Это была форма покупки, ангажирования, контроля. Но когда речь шла о тех, кого эта иезуитская организация считала врагами, в ход шли все средства морального террора. В КГБ были теоретики так называемой непрерывной разработки. Это означало отравить жизнь человека до конца. Засылка Сахарову писем с угрозами и писем «советских граждан», осуждающих его, было тоже делом рук КГБ. Чем любят оправдываться коллеги Бобкова: мы Конституцию не нарушали, мы действовали по закону. Неправда: люди, которые оказывались в психбольнице, которых там фактически пытали, — это было самое чудовищное, что можно себе представить. Когда они понимали, что по закону в суд человека не могут отдать, они его гнобили и мучали по-другому. И еще неправда: по статье 70-й также нарушался закон, потому что при осуждении по этой статье нужно было доказывать умысел на подрыв советской власти. Но никто никогда его не доказывал. Уже тогда была эта хорошая спайка: КГБ, следственный отдел КГБ и суды. Суды рассматривали это как спецдела и даже не обнародовали приговоры».

Прозвучало также важное замечание, что как бы нельзя быть в белых перчатках, работая по подавлению инакомыслия: «Генерал Филипп Бобков был неоднозначным человеком, прожившим очень длинную жизнь. Но можно ли, работая на сверхответственных и сверхвлиятельных должностях, десятилетиями сохранять „однозначность” в характере и поступках? Вряд ли. К этому не располагали ни страна, ни эпоха» [23].

В подтверждение последнего тезиса можно привести докладную того же Ф. Бобкова Андропову по поводу высылки В. Буковского. Это текст 1976 года, который завершается такими словами: «Бросается в глаза то, что, несмотря на свое явно враждебное отношение к существующему у нас строю, несмотря на то, что большинство из них годами не работает и никаким не только общественно-полезным, но и вообще трудом не занимается, каждый в отдельности выглядит внешне процветающим: все они в импортных дубленках, в модных меховых шапках, в импортной обуви, каждый из них живет в благоустроенной квартире, как правило, в новых домах, многие в кооперативных. Причем, такие квартиры получают с определенными трудностями (длительная очередь, строгий отбор общественными комиссиями и т. д.). Однако та же мать БУКОВСКОГО обменяла свою старую квартиру на квартиру в новостройке уже после того, как сын ее в третий раз был привлечен к уголовной ответственности за антисоветскую деятельность. В целом эти лица, претендующие быть выразителями настроений какой-то части населения, являются в значительном числе людьми опустившимися, отгородившимися от советской действительности и в силу этого живущими довольно замкнутой жизнью. Многие из них ведут по существу паразитический образ жизни, в политике не участвуют, но выдают себя за политических деятелей, во-первых, потому, что таким образом получают материальную помощь Запада и, во-вторых, используя средства массовой пропаганды Запада, приобретают некоторую известность, что, по их мнению, позволяет им действовать безнаказанно» [24].

Это почти художественное произведение по красочности описания. И вот еще его ответ на вопрос, сложно ли работать с интеллигенцией, уже ближе к нашему времени: «Интеллигенция всегда одинаковая. Кто в 1993 году подписывал письмо в поддержку того, чтобы Ельцин стрелял по Белому дому? Это письмо ведь было опубликовано! 42 представителя интеллигенции его подписали. Причем одним из первых его подписал бывший главный редактор „Юности” Дементьев. Но Рыбаков это письмо подписывать не стал, Евтушенко не стал. Евтушенко, кстати, всегда при Советской власти жил припеваючи, но ее же и критиковал. Если взять Евтушенко и Вознесенского, то Вознесенский тоже всегда жил неплохо, но никуда ведь не лез и не лезет, жил спокойно, в сравнении с Евтушенко. А Евтушенко, к сожалению, был разный человек на разных этапах своей жизни. Рыбакова я очень хорошо знал, в свое время мы с ним жили в одном подъезде, в доме, где гостиница „Украина”… Менялись люди, очень менялись… Какой Рыбаков писатель? Сталинскую премию он получил за роман „Водители”, который сегодня никто не знает. А „Дети Арбата” были написаны Рыбаковым еще во времена Хрущева. Я их прочел года за два до того, как роман вышел. О нем можно говорить всякое, но то, что там много вранья, — это факт. Просто вранья! Я взял „Детей Арбата” и сходил с ними к Александру Яковлеву, он уже был заведующим отделом ЦК. У нас, кстати, с Яковлевым были еще до его отъезда в Канаду более-менее нормальные отношения. А тогда мы с ним посидели, я рассказал об этой книге — Яковлев о ней еще ничего не слышал, сказал: „А стоит ли сейчас такого рода книгу публиковать?” И оставил рукопись. И тут же дал команду издать ее тиражом в полтора миллиона экземпляров. Бывал я, конечно, и в Театре на Таганке, у нас с Любимовым были хорошие отношения, но были и проблемы. Я хорошо помню его отъезд на Запад и возвращение оттуда. Ко мне стали обращаться с просьбой помочь ему вернуться в СССР — все инстанции были не против, требовалось лишь мое согласие. Я сказал тогда Губенко: „Пожалуйста, пусть возвращается, но имей в виду, что, когда Любимов вернется, ты первым из театра вылетишь”. Так и произошло, хотя никто тогда мне не поверил. Кстати, мы с Любимовым не рвали отношений, а советского гражданства его лишили не потому, что он выехал на Запад, а потому, что, выехав туда, он подписал документ против СССР. „Интернационал сопротивления” — так он, кажется, назывался. До этого Любимова никто не трогал. Этот документ подписывал и Зиновьев» [25].