Он затих. Посмотрел на меня из темноты, белками поблестел.

— Окей, — говорит. — Спокойной ночи. Я к маме пойду.

Тут я зассал. Вскочил и за ним. Прежде, чем успел пикнуть, меня уже выдернули в коридор. Дверь за спиной закрылась. Хьюстон, у нас проблема! Стою в одних трусах в коридоре, пальцами на ковре шевелю. Себастиан подталкивает сзади к лестнице.

— А что, если мать проснется? — спрашиваю.

— Не волнуйся, — сияет он улыбкой. — Она крепко спит.

Снотворным он ее что ли накачал, поэтому так уверен?

Мы пошли по ступенькам — я впереди, отчим сзади. Ситуация — звездец, а во мне вдруг шевельнулось любопытство. Что там, за таинственной дверью? Точнее, дверями — ведь запертых комнат две? Но Себастиан открыл мне только нижнюю — отпер ключом, который висел на цепочке на шее. Нашарил на стене выключатель.

— Проходи, Джек. Не стесняйся.

Ну, я вошел. И понял, что сплю. Что все происходящее — просто часть повторяющегося кошмара. Того самого, с черным диваном и плазмой. Потому что диван — вот он. Мягкие кожаные подушки, чуть потертые в середине. Откуда я знаю, что когда на них садишься голым задом, они прилипают к коже? А вот стеклянный стол. И бутылка вина. Только остальной натюрморт поменялся. Вместо шприца и солонки с перечницей — две рюмки, минералка и пульт. Лампа над столом тоже та самая, теперь я вижу это отчетливо — низко подвешенная широкая тарелка, красная сверху, белая снизу. Когда она горит, стол и сиденья дивана залиты ярким светом, а все остальное теряется в тени. Я могу только угадать, что единственное окно закрывает черная рулонная штора. Что стены тоже красные, под цвет лампы, но в полумраке кажутся темными, как вино, которое Себастиан разливает в бокалы.

— Ну что же ты, садись, — он хлопает рукой по кожаной подушке. От звука у меня мороз по коже. — Ты любишь красное?

Нет, хочу я сказать. Красное — это плохо. Острое — тоже. Но я не говорю ни слова. Просто молча сажусь на диван. Здесь пахнет затхло: потом, старыми обоями, немного Себастиановым парфюмом и еще чем-то терпким.

Отчим берет пульт, и комнату заполняет негромкая музыка. Джаз. Но не такой, как он слушает в машине. В этих звуках — никакой мягкости, только рваный ритм и режущий диссонанс.

— Якоб Андерсков, — поясняет отчим, покачивая бокал круговыми движениями и вдыхая аромат вина. — Струнные, перкуссия и фортепьяно.

— Якоб? — повторяю я. Беру свою рюмку. Она дрожит и вино оставляет на стенках маслянистые разводы.

— Датский пианист и композитор. Тебе нравится?

— Нет, — честно отвечаю. — По-моему, это дерьмо. Меня больше интересует другой Якоб. Тот, книга которого стоит у меня в комнате. Ты знаешь его?

Диван действительно прилипал к ляжкам — без одежды кожа на нем быстро потела.

— Очаровательная прямолинейность, — губы Себастиана кривятся, он ставит бокал на стол. — Я тоже буду прямолинейным.

Дыщ! У меня звезды из глаз посыпались. Буквально. Синие, зеленые и оранжевые. Слезы хлынули на щеки, сопли — на подбородок. Я схватился за пульсирующий нос. Повсюду было мокро, кисло пахло вином. Оно выплеснулось на живот и бедра, по белой ткани трусов расплылись пятна, небольшая лужица скопилась между ног. Пустой бокал издал дребезжащий звук, когда я поставил его на стол. Рука тряслась.

Себастиан покачал головой:

— Ай-яй-яй, ты посмотри только, какое свинство! А все потому, Джек, что ты нарушил четвертое правило башни. Правило повиновения. Ты здесь не для того, чтобы задавать вопросы, а чтобы отвечать, когда тебя спрашивают. Ты здесь не для того, чтобы делать то, что тебе хочется, а чтобы выполнять то, что тебе велят. Ты понял?

Четвертое правило. Мля, на этой гребаной башне еще и три других отстойных правила есть?

На этот раз я рассмотрел несущуюся мне навстречу ладонь, но уклониться не успел. Досталось теперь уху, уже изнасилованному перкуссией. Удар отбросил меня мордой в диван, и я обслюнявил черную подушку.

— Ты не ответил на мой вопрос, — прозвенел один из жужжащих в башке голосов.

Я кое-как сел. Винная лужа перетекла под задницу, и теперь там противно хлюпало.

— Да, я понял, — шевелить прикушенным языком было больно.

— Хорошо, — улыбнулся Себастиан. — Потому что мне не хотелось бы быть с тобой жестоким, Джек, — он протянул руку и коснулся моей щеки. Осторожно, почти нежно.

— Просто такова башня. Когда нарушаешь ее правила, немедленно следует наказание, — его пальцы спустились ниже, на грудь, и поползли по мокрому от вина животу. Я сидел бревно бревном, не смея пошевелиться. Мужик явно был в адеквате не больше, чем Ганнибал Лектор.

— В первый раз я сделал скидку на твое незнание. Но в следующий раз простой оплеухой ты уже не отделаешься, — скользкое ощущение на животе пропало, влажная ладонь Себастиана возникла перед моим лицом. — Правда, похоже на кровь? К счастью, вино гораздо приятнее на вкус. Попробуй, — его пальцы сунулись между моих губ, я ощутил кислый вкус на языке, но не смел увернуться или оттолкнуть его руку. — Не слишком пряное, нет? — внезапно он наклонился и лизнул мое мокрое бедро. Я дернулся, но Себастиан вогнал пальцы мне почти в глотку, запрокинул голову назад, ухватил за ногу другой рукой, и провел языком выше, к паху.

Больше всего мне хотелось всадить зубы в его кисть, так чтобы он завизжал от боли, но я думал о том, что будет потом, со мной и с мамой, и просто боролся с тошнотой, чувствуя, как его язык движется по моему животу и внутренней стороне бедра, как гигантский ядовитый слизень. Наконец Себастиан оторвался от меня, и выпустил мой рот.

— Какой ты сладенький мальчик, Джек, — прерывисто пробормотал он, облизывая губы. — Твой вкус прекрасно дополняет Пино Нуар. Но мы немного увлеклись. Тебе ведь еще нужно выучить остальные правила башни.

Потом я должен был повторять за ним слово за словом, как клятву скаута:

Правило первое: никому не говори о башне.

Правило второе: что принадлежит башне, остается на башне.

Правило третье: не пытайся проникнуть в башню, когда дверь заперта.

Правило четвертое: всегда повинуйся хозяину башни.

Что касалось второго пункта, то Себастиян пояснил, что мне не разрешалось выносить что-либо из красной комнаты. А если я приносил что-то извне сюда, кроме той одежды, что была на мне, этот предмет должен был здесь и остаться.

Когда я затвердил "заповеди Себастиана" наизусть, мое теоретическое образование отчим счел законченным, и мы перешли к практике. Он взял пульт и включил большой экран, до тех пор зияющий в стене черной дырой. На нем я увидел уже привычную картину: стеклянный стол, черный диван, посредине — подросток в одних трусах и мужчина в халате. Халат, впрочем, быстро упал на пол. Мужчина оттолкнул столик в сторону — он был на колесиках — и велел парнишке: