– Если останется, что ревизовать! – доказывала неугомонная М. Б. Штерн, и кто ее взял-то на работу с такой фамилией!…

Скандал наконец разразился, когда по категорическому требованию Марины была учинена проверка фондов отдела рукописей и обнаружилась пропажа – ни много ни мало – двухсот рукописей. Замолчать это преступление, другого термина просто не было, не удалось, поскольку Марина подсуетилась и выдала тайны проверки корреспонденту одной наглой молодежной газеты, для которой не существовало ни авторитетов, ни бюро проверки фактов: каждый корреспондент сам отвечает за достоверность добытого материала. Газета может не разделять его точку зрения. А случившийся затем в библиотеке пожар Марина расценила как способ сокрытия откровенного уже воровства.

Ничто так не объединяет даже ненавидящих друг друга начальников всех уровней и положений, как борьба против общего обличителя. В роли последнего и выступала Марина Штерн. Не одна, конечно, с коллегами, с товарищами. Но было их немного. Считанные единицы среди почти двух с половиной тысячного коллектива.

Есть три категории проституток – не в профессиональном, а в житейском смысле. Первая – это патриотка. Ради своего рабочего места, ради родной организации, ради коллектива и его руководства, а в конечном счете ради Родины она готова всегда принять ту точку зрения, которая нужна. Коллективу, руководству, Отечеству – ничуть не меньше. Другая категория – национальный кадр. Здесь не меньше патриотизма, но выше понимание целесообразности той или иной точки зрения. Мой народ меня послал, мой народ мне все дал, отрывая от себя, как можно подвести мой народ! И если меня лишат такой важной работы, то как я верну долг народу?! И наконец, проститутка в самом обыденном, разговорном понимании. Скажем, по-немецки она бы называлась: медхен фюр аллес – девочка для всех, которая понимает лишь один вопрос: вифиль костет, то бишь, сколько стоит? Им же измеряется вечное двуединство – пространство и время. Пространство – где? Время – почем услуги?

Обидно, конечно, думать так о людях, говорил Валера Ларисе, но тут же задавал как бы риторический вопрос: а где же они все – добрые, умные, отзывчивые, где те, у кого не на словах, а на деле так же болит душа, как она уже не болела, а сгорала у Марины? Почему тут, у морга, нет траурного оркестра и охапок живых цветов? Раньше можно было соврать: не достал, мол, поздняя осень. А сейчас не соврешь – вон вагоны флоры на выбор, только баксы отсчитывай! Куда девались все ваши праведники!

Но это уже был не столько вопрос, сколько обвинение. Валере, конечно, легко, он в Министерстве культуры работает, как раз в библиотечном секторе. Ему ближе всего именно эти, больные проблемы. А он рассуждает так, будто совсем посторонний человек…

Впрочем, наверное, не так уж он и не прав, если в траурном зале хованского крематория не нашлось ни одного руководителя огромного и, естественно, заслуженного коллектива, который смог бы без бумажки сказать хотя бы два теплых слова о погибшей женщине. Все свои говорили… И кстати, слов «погибла», «убита» – избегали, хотя отлично знали причину гибели Марины.

Ладно, пусть они ищут подходящие выражения, а Ларисе бояться некого. Дочери вице-премьера российского правительства не к лицу заниматься слововерчением. Она так прямо и заявила:

– Причину гибели дорогого лично мне человека все мы отлично знаем: она, Марина, была опасна, ее боялись. Кто? Вы тоже все прекрасно знаете. Это те, кто разворовывают фонды, и те, кто усиленно прикрывают своим авторитетом первых. А повод – повод нашелся. Это наша последняя пропажа – Эразм и Конституция. И я просто уверена: не будь последней, предельно наглой кражи, придумали бы еще что-нибудь. Чтобы свалить, сбить с ног невиновного человека. И убийца, оказывается, был под рукой. Мне сказал следователь, что его тоже убили в ту же ночь, когда он сбросил на рельсы метро Марину… Значит, Марина была им так опасна, что они убрали и исполнителя. Мы… я… обещаю тебе, Марина, довести твое дело до конца… прости!…

Плача уже навзрыд, Лариса уткнулась лицом в плечо Валерия.

После такого эмоционального всплеска говорить, собственно, уже было не о чем. И гроб тихо отправился в последний путь.

Немногие провожающие, чувствуя себя не очень удобно после резких слов Ларисы, постарались не опоздать на рейсовый автобус. Осталось четверо самых близких: Лариса с Валерой и Аня с Лизой. Эти две девочки недавно стали работать с Мариной, под ее рукой.

– Давайте поедем к Марине домой и там помянем ее? – предложила Лариса.

– Но ведь квартира наверняка опечатана, – возразил Валера.

– Я спрашивала следователя, который, собственно, начинал это расследование. Он потом все дело передал в городскую прокуратуру, в смысле у него забрали. Так вот он говорил, что к ней на квартиру он не ездил. Если и опечатали, так это РЭУ и местный участковый. А если нет, у меня же ее ключи, дубликат. Так что не о чем беспокоиться.

Все сели в «Москвич» Валерия и отправились на Мясницкую, где в Банковском переулке, в старом четырехэтажном доме, на третьем этаже жила… да, уже в прошлом времени, Марина Борисовна Штерн.

Дверь действительно была опечатана. Была. Поскольку бумажная полоска с печатями, оторванная и прилепленная куском пластилина к дверной филенке, свидетельствовала о том, что уже после опечатывания дверь была вскрыта, причем без всякого почтения к решению коммунальной службы.

Позвонив соседке, Лариса выяснила, где находится ближайшая власть. Бабка сказала, куда надо идти, но в глазах ее явно таился страх. Причину удалось выяснить, объяснив, что вся эта компания явилась вовсе не с целью грабежа, а хотели просто помянуть подругу в ее квартире. Но раз нельзя, кто ж станет возражать. Однако то, что дверь вскрывали без разрешения, – непорядок, и об этом должна знать милиция. Словом, кое-как успокоили бабку. И она рассказала, как несколько дней назад в квартиру вломились чужие люди. Дело было среди ночи. Мария Ивановна, так звали бабку, разнервничалась, позвонила даже участковому, мол, воры в доме, но тот ее успокоил, сказал, что это связано со службой покойной и он сам в курсе дела. Странно все это.

Тем более что прибывший вместе с Валерой участковый с ходу заявил, что бабка явно выжила из ума: никаких звонков он не помнит, а про вскрытие квартиры покойной слышит впервые. Ну и раз уж оказался тут, стало быть, надо открыть квартиру и посмотреть, все ли там в порядке.

Открыли и пришли в ужас: аккуратная двухкомнатная квартира, принадлежащая еще покойным родителям Марины – профессору МГУ и его достопочтенной супруге, урожденной княгине Голенищевой, была превращена в содом. Мебель и прочие вещи, книги, семейный архив и просто газеты, подшивки которых копились и складывались на антресолях, были вышвырнуты, разодраны и обезображены до такой степени, какой может достигнуть разбушевавшееся подлое хамство. Кошмар, светопреставление! Даже видавший виды участковый не мог произнести ни слова.

Впрочем, он и начал разговор:

– Как вы думаете, кому и зачем это было нужно?