— Полной противоположностью тебе.

Минуло больше пяти лет с тех пор, как в канун Рождества отец Дэнни пронес Нору О’Ши через эту самую дверь, держа ее в охапке, точно дрова. Томас Коглин сообщил семье, что нашел ее у доков близ Нортерн-авеню: ее осаждали хулиганы, когда появились Томас и дядюшка Эдди, браво размахивая своими тяжелыми дубинками, словно патрульные-первогодки. Вы только поглядите на эту беспризорную бедняжку, кожа да кости! И когда дядюшка Эдди заметил, что сегодня канун Рождества, а бедная девчонка выдавила из себя хриплое «спасибо вам, любезный сэр, спасибо», то голос ее живо напомнил его собственную матушку, упокой ее Господь, и не иначе как это знак самого Христа, ниспосланный ровнехонько перед Его днем рождения.

Даже маленький Джо, которому тогда было всего шесть и которого еще зачаровывали высокопарные речи отца, не купился на эту байку, но она все-таки привела семейство в необыкновенно христианское расположение духа, и Коннор отправился напустить ванну, а мать дала чашку чая этой бледной девушке с широко расставленными запавшими глазами. Та посматривала на Коглинов, и ее голые грязные плечи выглядывали из-под полицейской шинели, словно мокрые булыжники.

А потом она встретилась с Дэнни взглядом, и в нем блеснуло что-то будоражаще знакомое. В то мгновение, которое в последующие годы он десятки раз прокручивал в голове, ему почудилось, будто его собственное сердце смотрит на него глазами этой оголодавшей девочки.

Чушь, сказал он себе. Чушь.

Скоро он понял, как быстро эти глаза умеют меняться — как излучаемый ими свет, казалось отражающий его собственные мысли, вдруг меркнет или превращается в фальшиво оживленный блеск. Но, уже зная, что этот свет таится где-то внутри, Дэнни постоянно ждал, что он вот-вот вспыхнет, и увлекся безумной мечтой — научиться его вызывать.

И вот теперь, на крыльце, она пристально глядела на него, не произнося ни слова.

— Где Коннор? — спросил он.

— Пошел в бар. Просил передать, что будет у «Генри», если ты станешь его искать.

Короткие светло-песочные кудри обнимали ее голову, заканчиваясь чуть ниже ушей. Нора была не высокая и не маленькая, и под ее кожей все время что-то пульсировало. Казалось, у нее отсутствовала какая-то защитная прослойка и, если приглядеться, увидишь, как кровь течет по жилам.

— Слышал, у вас с ним роман.

— Перестань.

— Я так слышал.

— Коннор — мальчишка.

— Постарше тебя. Ему двадцать шесть.

Она пожала плечами:

— Все равно мальчишка.

— Вы с ним гуляете? — Дэнни щелчком выбросил окурок на улицу и посмотрел на Нору.

— Я не знаю, что мы с ним делаем, Дэнни. — Голос ее звучал устало. И похоже, устала она не столько от сегодняшних дел, сколько от него. От этого он ощутил себя ребенком, капризным и ранимым. — Хочешь, чтобы я сказала, что не чувствую себя в неоплатном долгу перед твоим отцом, перед всей вашей семьей? И что я ни за что не выйду за твоего брата?

— Да, — ответил Дэнни, — я хотел бы это услышать.

— Ну что ж, я этого сказать не могу.

— Ты готова выйти за него из благодарности?

Она вздохнула и прикрыла глаза:

— Я еще не знаю.

Горло у Дэнни сжалось.

— А когда выяснится, что ты оставила мужа в своей…

— Он мертв, — свистящим шепотом произнесла она.

— Для тебя — да. Но это не то же самое, что по-настоящему мертв, верно?

Глаза у нее вспыхнули.

— Что ты хочешь сказать, мальчик?

— Как, по-твоему, Коннор отнесется к этой новости?

— Я могу только надеяться, — проговорила она с прежней усталостью в голосе, — что он отнесется к ней лучше, чем ты.

Дэнни помолчал; они глядели друг на друга через то небольшое пространство, которое их разделяло, и ему хотелось верить, что его глаза столь же безжалостны, как и ее.

— Не надейся, — сказал он и сошел по лестнице в темноту.

Через неделю после того, как Лютер вступил в законный брак, они с Лайлой подыскали себе домик близ Арчер-стрит, на Элвуд-авеню, с одной спальней, водопроводом и удобствами. Лютер в бильярдной «Золотая гусыня» потолковал с ребятами, и они рассказали, что ежели нужна работа, то стоит заглянуть в гостиницу «Талса», по ту сторону железной дороги на Санта-Фе, в белой части города. Там денежки просто сыплются с веток, Деревня.

Лютер не обижался, что они его обзывают Деревней, главное, чтоб не слишком к этому привыкали. Он двинул в ту гостиницу и поговорил там с одним типом по имени Старик Байрон Джексон. Этот самый Старик Байрон (все его так звали, даже те, что постарше его) возглавлял профсоюз носильщиков. Он сказал, что для начала поставит Лютера лифтером, а там посмотрим.

Так что Лютер начал работать на лифтах, и даже это оказалось сущей золотой жилой: постояльцы ему давали по четвертаку [30]почти всякий раз, когда он поворачивал рычаг или открывал дверцы. Да уж, Талса просто купалась в нефтяных деньгах! Здесь разъезжали на самых больших авто и носили самые большие шляпы и самые шикарные наряды, здесь мужчины курили сигары толщиной с бильярдный кий, а женщины вовсю благоухали духами и пудрой. В Талсе все ходили быстро. Здесь быстро ели с больших тарелок и быстро пили из высоких стаканов. Мужчины то и дело хлопали друг друга по спине, наклонялись, шептали что-то друг другу на ухо и разражались хохотом.

После работы все носильщики, лифтеры и швейцары тянулись обратно в Гринвуд. Они вваливались в бильярдные и бары возле Первой и Адмирал-стрит и уж там вовсю пили, и танцевали, и дрались. Одни нажирались индейским пивом «чокто» и ржаным виски, другие кайфовали от опиума или — в последнее время все чаще — от героина.

Лютер покорешился с этими ребятами всего недели две, когда кто-то из них мимоходом спросил, не желает ли он — явно парень не промах — малость подзаработать на стороне. И не успел он оглянуться, как уже собирал ставки в подпольной лотерее у Скиннера Бросциуса, которого уважительно звали Деканом оттого, что он, как все отлично знали, внимательно приглядывал за своей паствой и обрушивал на отступников гнев Господень. Рассказывали, что давно в Луизиане этот самый Декан Бросциус был знатный игрок, выиграл кругленькую сумму в ту же ночь, когда кого-то там порешил, и события эти вполне могли быть как-то связаны. И явился в Гринвуд с полным карманом зелененьких и с несколькими девицами, которых тут же начал сдавать внаем. Когда же девицы стали задумываться о деловом партнерстве в этом предприятии, он каждую прилично вознаградил и отпустил на все четыре стороны, после чего нанял выводок девушек посвежее, уже и думать не думавших ни о каком партнерстве. Затем этот самый Декан Бросциус расширил бизнес, занявшись барами, подпольными лотереями, индейским пивом, героином, опиумом, и всякий гринвудец, который трахался, нюхал, кололся, выпивал или делал ставки, сразу же знакомился или с Деканом, или с кем-то, кто на него работал.