воротом плотины стала возвышаться тоненькая, чуть согнутая березка. Она не боялась воды, а росла и росла. Вода, между тем, продолжала шуметь: ей казалось, что она течет по-прежнему быстро; и поэтому плотине, должно быть, тоже казалось, что она бросает воду на полезное дело, вращая колесо и вливая силу в маховики и шестерни механизмов завода. И некогда ей было посмотреть, оглядеться… Старый завод умирал.

Доменный факел уже потух. Пламя билось только в мартеновском цехе, — сталевары несли последнюю вахту. Суетливо работала завалочная машина — большой длинноносый жук, вращавшийся вокруг самого себя: на площадке перед печью не разгуляешься, приходится вертеться черт знает как. Подбегая к платформе, машина рывком брала железные совки с мульдой, поворачивалась, и заслонки печи поднимались железным прутом-коромыслом, площадка освещалась золотым отсветом жара. Когда мульда была завалена, из-под заслонки забило пламя… Как тут было не вспомнить тигельского «мартына» и дружка Сергуньку Перевалова! Умелым, уважаемым мастером на родном заводе стал Перевалов. У них с Аленкой (смешно теперь так называть немолодую женщину) — сын, учится в Уралограде, тоже, говорят, будет металлургом… Быстро, без оглядки бежит время, как вода под старой плотиной.

Соловьев попросил синее стекло, посмотрел сквозь щиток на кипящую сталь, что-то сказал сталевару, видимо, хорошее, и пошел от печи.

— Удачная вахта, давно такой не было, жаль расставаться, — проговорил рабочий вслед.

Соловьев улыбнулся и поглядел на полосу вечернего неба, видневшуюся между цеховым навесом и железнодорожной платформой с мульдами. Он понимал, что сталевар в эти последние часы готов расхваливать свою печурку, хотя еще вчера ругал ее последними словами. Все плохое забылось, незабываемой была лишь молодость, проведенная у огня.

Проходя вслед за Соловьевым мимо распределительного щитка, где были контрольные механизмы с красными, синими, зелеными бабочками огоньков, Алексей Петрович прочитал на стене кем-то нацарапанные слова: «Погиб Ш. П. К.». Рядом с буквами стояла неразборчивая дата. В цехе случилась однажды авария, на площадке перед мартеном погиб человек, и товарищи решили оставить память о нем, уверенные в том, что стена простоит долго. Но завод отжил уже свой век, это была его последняя ночь… Соловьев и Алексей Петрович невольно вспомнили о старике и понимающе поглядели друг на друга. Было немного грустно. Однако, проходя по заводу, никто из них не почувствовал горечи утраты: на противоположной окраине города уже выдавала металл первая батарея новых мартеновских печей. Возможно, что и дядя Кузьма не очень пожалел бы дедовское гнездо…

Они спустились по железной гремящей лестнице, прошли по заводскому двору, заглянули в широко распахнутую дверь, увидели тени рабочих, сноп искр и красные листы в синей полутьме листопрокатки. Брошенная под барабан стана раскаленная болванка вылетала и падала на броневые плиты цеха кровельным жарким листом.

Около двенадцати Алексей Петрович вернулся в старый родионовский дом.

Навстречу выбежала Наталья.

— Только… только… если бы минутой раньше, успели бы…

— Умер? Ох, ты!..

— Что… что он сказал вам?

— А он, — пробормотал Алексей Петрович, когда наконец смог заговорить, — сказал, что любил нас… меня и мать.

Наталья всхлипнула:

— Он всех любил… он был хороший.

Алексей Петрович втайне обрадовался тому, что она не поняла, и повел ее за руку в дом, где уже хлопотали соседи.

— Смиренный был, — сказала какая-то старуха, должно быть, в похвалу покойному.

Услышав эти слова, Алексей Петрович с острой болью подумал: напрасно не сказал он дяде Кузьме, что и мать тоже любила его. Медленно подошел к высокой кровати, испуганно и жалостливо глянул в запрокинутое лицо старика.

Домой Алексей Петрович возвращался на третьи сутки, проведя бессонную ночь в пути. Он лежал на нижней полке одетый, тревожно дремал, часто открывал глаза. Желтое пламя ночника мельтешило перед ним. Вокруг пламени мерцал смутный круг. Перед рассветом, когда вагонная тишина, казалось, начала убаюкивать его, скрипнула дверь. Он глянул одним глазом, увидел подозрительного парня и прикинулся спящим. Парень осторожно подошел к нему, наклонился и стал потихоньку стаскивать сапог. «Заметил, подлец, что сапоги праздничные. Пусть попробует». А парень, стянув до половины левый сапог, принялся за правый и тоже стянул его до половины. «Теперь он опять за левый примется, нехитрое дело, подожду еще», — решил Алексей Петрович. Но парень вдруг выпрямился, схватил с багажника чемодан и шмыгнул в дверь. Алексей Петрович вскочил, хотел броситься за вором и упал. «Вот для чего он сапоги снимал, сукин сын!» — догадался он и закричал:

— Держи, держи его!

В вагоне зашевелились, забормотали спросонья, заговорили, подняли шум, бросились вдогонку.

Не случись остановка, удрал бы парень.

Его схватили, когда он собирался нырнуть под вагон. Прибежал Алексей Петрович, сердитым рывком раскрыл чемодан.

— Погляди, что украсть хотел.

Чемодан был набит чугунными поделками.

— Видишь, какой сапожок! Он мне всего дороже. От хорошего человека память. А ты хотел обидеть меня.

Парень молчал. На худом грязном лице две глубокие складки у рта. Взгляд черных глаз испуганный, злой. Волосы всклокочены.

— А ведь ты не больно герой, — проговорил Алексей Петрович, раздраженный молчанием. — И чего шатаешься по дорогам? Айда со мной — в Кремнегорск на стройку, а? Соглашайся, пока поезд не ушел.

Парень обрадовался такому обороту дела — куда лучше, чем встреча с комендантом станции. Да и удрать после можно…

— А не обманываешь? — спросил он, глядя исподлобья.

— Шутейным делом не занимаюсь. Только уговор чемодан ты понесешь. В наказанье. Как тебя зовут?

— Семеном.

— Допустим…

В Кремнегорске Алексей Петрович повел Семена в отдел кадров, рассказал о нем, попросил направить на свой участок, раздобыл талоны на обед, устроил в своем общежитии, отдал свою рубаху, а вечером отправился с ним к Николаю.

Особенно рад был новому знакомству Бабкин. Он старался показать себя парнем бывалым и, не замечая презрения Семена — двух выразительных складок по уголкам рта, — говорил:

— Слушай ты… фартовый, расскажи чего-нибудь, а? Из жизни!

Алексей Петрович обругал Бабкина.

— Лучше ты ему расскажи, какие у нас тут дела. Ты же старый кремнегорец.

— Какой из меня агитатор? — усмехнулся Бабкин. — Это ваш Кольчик… Месяц на стройке прожил, а держится так, будто первый камень тут положил.

Семен равнодушно слушал их пререкания, оглядывал комнату, словно присматривался, что можно унести отсюда, ждал, когда пригласят поесть и, чем черт не шутит, выпить, но так и не дождался.

Вскоре они с Алексеем Петровичем ушли.

— Новичку выспаться надо перед первой сменой…

Наутро выяснилось, что Семен сбежал.

— Ладно, что хоть не украл ничего, — уныло оправдывался Алексей Петрович.

Начались осенние дожди.

Над Орлиной горой клубились тучи, вился туман, порой укрывая всю степь. Странно выглядело строительство по утрам. Сквозь осеннюю сырую муть едва светились желтоватые угольки лампочек.