Он тут же перевел взгляд на меня и когда выходил, подмигнул.

Остальные уже ушли, а Рома и незнакомый врач с карими глазами в голубой форме, тихо о чём-то переговаривались. После этого лицо хирурга помрачнело так, что на нём не осталось и тени недавнего сексуального возбуждения.

Вернулся профессионал готовый спасти очередную жизнь. И ведь не сказать, что он мне нравился меньше, чем горячий любовник. Просто такие крутые, как опасные повороты на гоночных трассах, смены настроения не могли не повергнуть в трепет.

Погруженная в свои мысли, я и не заметила, как мы с Романом вошли в металлическую кабину, где в гладкой поверхности стен отражалось два тела. Одно крупное, подавляющее, а другое хрупкое, вдохновляющее.

Рома с невидящим взором быстро развернулся и нажал на панели за своей спиной кнопку шестого этажа.

Я смотрела на напряженного, ушедшего в себя мужчину и сдерживала поток льющихся вопросов. Я даже переступила с ноги на ногу, напрягая плотно сжатые губы, чтобы не начать беспорядочно стрелять словами.

Вид Ромы давал ясно понять о том, что меньше всего ему сейчас хотелось объяснять что-либо.

Что-то произошло.

Это я поняла и по беглому разговору врачей, и по напряжённому лицу Ромы. Оно стало выглядеть старше и в уголках губ и глаз четко отметились мимические морщины. Это не портило общего впечатления от его привлекательности, но внушало некий подсознательный страх.

Наверное, впервые за два дня я осознала, насколько велика между нами разница в возрасте. Это должно было отпугнуть меня, дать понять, что его интерес ко мне лишь мимолётное увлечение.

 Но было уже поздно. Излишне тревожно моё сердце билось при мысли о поцелуях этого сексуального мужчины, а тело робело от безудержной жажды вновь, хоть ненадолго оказаться в его властных руках. Хоть на миг!

Безумие.

– Ты в порядке? – внезапно бросил взгляд на меня Рома.

Я опешила. Неужели он догадался о моих мыслях? Неужели он понял, насколько меня опьяняет один только мужской запах, окруживший меня со всех сторон в этой тесной металлической коробке?

Он ждал ответа, выгнув бровь и наблюдая за тем, как живо сменялись эмоции на моём лице. Я залепетала:

– Я… в смысле? Мы?  Или ты имеешь в виду меня, или мой живот… Что?

Рома целую секунду, показавшуюся мне вечностью, оглядывал моё лицо, а потом громко фыркнул. Его величавые плечи расслабились, как будто сгрузили пару мешков с картошкой, а морщины на бесстрастном лице расправились.

Он без слов привлёк меня к себе и накрыл мои губы в настойчивом, но нежном поцелуе.

Я упивалась этим мгновением, отвечая со всей возможной страстью, что заполняла до краев чашу моей влюблённости.

Поцелуй, уносивший меня на крыльях  в дальние края экстаза, прервался до обидного быстро. Проход в дивный рай закрылся, и я окончательно вернулась на грешную землю.

– Я спросил про шрам, – со смехом пояснил Роман и сразу поспешно отошёл на другую сторону, потому что лифт уже миновал отметку пятого этажа. Что и правильно.

Застать хирурга в горячих объятиях молоденькой пациентки может и пикантно, но влекло за собой множество проблем.

– Просто, – начала оправдываться я и внезапно взвизгнула, прижавшись спиной к серебристой стенке в поисках опоры.  Лифт резко затормозил, задрожал, словно кто-то, невзирая на предупреждение, дёрнул стоп-кран.

Я внимательно обвела взглядом кабину и наткнулась на кнопки, которые уже рассматривал Рома. Я не боялась закрытого пространства, но воздух был горячим и его оставалось всё меньше.

– Какого черта ты остановил лифт?

– Это не я. У меня операция через двадцать минут, – раздражённо сообщил он. – Я поэтому в выходной и сорвался.

 В очередной раз, сменив страстность на хладнокровность, Рома стал жать кнопку вызова диспетчера.

– Ой, – пискнула я. – Мы застряли?

Рома быстро кивнул, но не повернулся, и не постарался меня успокоить. Этого и не требовалось, но я опять поразилась его способности так быстро сменять один настрой на другой. Даже театральные декорации на сцене не сменялись столь стремительно.

– Петрович! Почему стоим? У меня резекция через… – я кинул взгляд на наручные часы, подаренные когда-то еще отцом. – Двадцать минут.

– Роман Алексеевич, – прогнусавил голос, искажённый электроникой. – Не положено. В больнице объявлено чрезвычайное положение. Набежали следователи и всех сказали заблокировать до выя…

 Судя по звуку ему стало трудно подбирать слова, что и не удивительно. Алкоголь давно и прочно поселился в его мозгу, разъедая его и портя жизнь.

– Я понял, не тужься, – посмотрел на побледневшую Аню. Главное, чтобы не истерила.

Я задумался на мгновение и услышал, как звякнула бутылка и затем стакан. Эти звуки отдавались в моём взвинченном мозгу головной болью. Меня еще не отпустило после близости с Аней, но сознание было чистым. Мне требовалось поразмыслить.

– Рома…

– Помолчи. Лунского опять убить пытались, теперь он на искусственной вентиляции лёгких лежит.

– Кому нужно убивать психа? – тихо спросила она и я, посмотрел прямо ей в глаза, задавая себе тот же вопрос. Но вот у меня в отличие от Ани был ответ.

Он не жилец, а вот его сердце вполне себе функционирует. Нормальное здоровое сердце, подходящее для пересадки. Пересадки нуждающейся девочке.

Страшная правда, открывшаяся мне, могла испугать, но порождала лишь покалывание в пальцах от предвкушения успеха.

Я мог и дальше оставить Лунского на искусственной вентиляции, а мог забрать сердце. Да, тогда план недоброжелателя удастся, но разве меня должны беспокоить чьи-то планы, когда на кону жизнь девочки, Леры Пушкаревой?

Я задышал чаще, а в голове уже стал складываться план предстоящей операции.

– Петрович, – позвал я лифтёра. – Кончай бухать.  Дело есть на пару тысяч.

– Вот так бы сразу.

Я услышал сзади смешок, и обернувшись, заметил, что Аня рассматривала свои белые носки и про себя чему-то улыбалась.

Милая. Но сейчас не до нее.

– Марину сюда. Любой ценой, и неплохо бы в обход следователей.

– Дело жизни и смерти? – промямлил Петрович, пытаясь придать голосу твёрдости.

– Мы же в больнице. Тут от каждого дела веет смертью, – с ехидцей в голосе проговорил я. Размышлять о философской стороне бытия не было времени. – Давай живее и накину еще тысячу.

Я услышал скрип кресла, топот ног и с облегчением вздохнул. Оставалось надеяться, что доблестная стража не повяжет лифтера за разящее на пару метров амбре. Тот вообще редко просыхал, но, что поразительно, лифты всегда работали исправно. Петрович держался за свою работу получше любого вируса в человеческом организме.