Разрыв человеческих связей и, как следствие, риск развития посттравматического расстройства оказывается сильнее всего, если пострадавший был не просто пассивным свидетелем, но и активным участником насильственных или бесчеловечных действий[185]. Боевая травма усиливается, когда насильственную смерть становится невозможно оправдать, ссылаясь на некую высшую ценность или смысл. Во время войны во Вьетнаме солдаты бывали особенно глубоко деморализованы, когда победа в бою была недостижима и мерилом успеха становилось само убийство, примером чего служит подсчет убитых «по головам». При этих обстоятельствах имело место не столько само воздействие смерти, сколько участие в бессмысленных актах намеренного уничтожения – именно оно делало людей наиболее уязвимыми, нанося долгосрочный психологический урон. В одном опросе ветеранов Вьетнама около 20 % мужчин сообщили, что были свидетелями актов жестокости во время своей службы на передовой, а еще 9 % признались, что сами совершали зверства. Спустя годы после возвращения с войны больше всего симптомов было у тех мужчин, которые были свидетелями излишней жестокости или сами в ней участвовали[186]. Эти открытия подтвердились в ходе другого исследования ветеранов Вьетнамской войны: все до одного мужчины, признавшие участие в зверствах, имели симптомы посттравматического стрессового расстройства более чем через десять лет после окончания войны[187].

Вера в осмысленность мира формируется в отношениях с другими людьми и рождается в первые годы жизни. Базовое доверие, приобретенное в первых близких отношениях, – фундамент веры. Дальнейшее его развитие – представления о законе, справедливости и правосудии – происходит в детстве в контакте с теми, кто заботится о ребенке, и сверстниками. Более абстрактные вопросы о мироустройстве, о месте личности в обществе и месте людей в естественном порядке вещей – это нормальные вопросы, заботящие человека в период подросткового и взрослого развития. Решение этих вопросов о смыслах требует вовлеченности индивидуума в более широкое сообщество.

Травмирующие события, повторюсь, разбивают ощущение связи между индивидуумом и обществом, создавая кризис веры. Лифтон обнаружил, что глубокое недоверие к обществу и ощущение «поддельности» мира – распространенные реакции после катастроф и войн[188]. Один ветеран Вьетнамской войны так описывает утрату веры:

Особенно тяжкий урон по вере и чувству принадлежности к сообществу наносится, когда травмирующие события сопряжены с предательством важных отношений. Сохраняющаяся в воображении картина этих событий часто формируется вокруг момента предательства, и именно обман доверия придает интрузивным образам их мощную эмоциональную силу. Для примера вновь обратимся к психотерапии, которую Абрам Кардинер проводил с ветераном ВМС, спасенным в море после гибели его корабля. Мужчина особенно расстроился в момент рассказа о том, как он почувствовал, что его предали свои:

Офицеров спасли первыми, несмотря на то что они уже были в относительной безопасности в спасательных шлюпках, в то время как рядовых, цеплявшихся за плот, проигнорировали, и некоторые из них утонули, не дождавшись спасения. Хотя для Кардинера в этой процедуре не было ничего необычного – она шла в рамках порядка, принятого в армии, – пациент пришел в ужас от осознания того, что был для своих расходным материалом. Презрение спасателей к его жизни травмировало этого человека тяжелее, чем вражеские атаки, физическая боль от погружения в холодную воду, страх смерти и гибель других людей, разделивших с ним это тяжкое испытание. Безразличие спасателей уничтожило его веру в свое сообщество. После этого события пациент демонстрировал не только классические посттравматические симптомы, но и признаки патологического горя, отчужденности и хронической депрессии:

Противоречивая природа отношений этого человека обычна для травмированных людей. Из-за трудностей с управлением гневом выжившие колеблются между неконтролируемыми выражениями ярости и нетерпимостью к агрессии в любой форме. Так, с одной стороны, этот человек ощущал сострадание, желание защитить других, не мог вынести мысли о том, что кому-то причиняют вред, а с другой – проявлял гнев и раздражительность по отношению к собственной семье. Эта непоследовательность была одним из источников его мучений.

Похожими колебаниями характеризуется и регулирование близости в отношениях. Травма побуждает людей и пресекать близкие отношения, и отчаянно стремиться к ним. Глубокое разрушение базового доверия, общие чувства стыда, вины и неполноценности, необходимость избегать напоминаний о травме, которые могут возникнуть в общении, – все это способствует отказу от близких отношений. Но ужас травмирующего события усиливает потребность в защищающих привязанностях. Поэтому человек с травмирующим опытом часто чередует самоизоляцию и тревожное цепляние за других. Диалектика травмы сказывается не только на внутреннем мире выживших, но и на сфере их близких отношений. Она приводит к формированию страстных, нестабильных отношений, колеблющихся между крайностями. Одна женщина, пережившая изнасилование, рассказывает, как травма нарушила ее чувство связи с другими: