— Боюсь, вам придется разделить комнату с Лютером. — О’Коннелл указал на невысокий комод, где стоял грязный аквариум, со дна которого на меня смотрела большая каймановая черепаха. — Лютер является многим нашим гостям в страшных снах, — признался О’Коннелл. — Надеюсь, вы не боитесь рептилий?

— Только змей! — ответила я, смеясь и чувствуя облегчение оттого, что смогу остаться в этом уютном, надежном доме. Когда я летела в Солт-Лейк-Сити (в тот же день, только раньше), мне пришла в голову мысль, что Тед Банди может предложить мне остаться в его квартире. Я просматривала свои заметки и изучала фото крупным планом, сделанные в ночь ареста Банди в августе 1974 года. Я сидела в самолете DC-10 возле прохода. Я поднесла снимок поближе и вгляделась в лицо Банди. Губы крепко сжаты, ноздри слегка раздуты, одна бровь приподнята — он показался мне наглым, дерзким и злым. Глаза холодные, безжизненные, пустые, было такое впечатление, что я могу смотреть прямо через них.

О’Коннелл протянул мне бокал белого вина и проводил меня в свой кабинет.

— Обсудим основные тезисы ваших завтрашних показаний, — сказал он, поудобнее устраивая свое сухое, долговязое тело в коричневом кожаном кресле. На полированном столе покоилась его ковбойская шляпа, огромная, как чемодан, и, вероятно, столько же и весившая. — Итак, первое: мы отказываемся от права на суд присяжных.

— Что? — переспросила я, и в моем голосе отчетливо проявился шок, который я испытала. Я осторожно поставила свой бокал и ждала, пока О’Коннелл объяснит это решение. Отказ от жюри присяжных — весьма необычный юридический маневр, который редко используется в делах с такими высокими ставками, как в данном случае. В суде присяжных судьбу Банди будут решать двенадцать мужчин и женщин, и все двенадцать должны согласиться в том, что он виновен вне всяких сомнений. В случае отказа от жюри присяжных, как решил О’Коннелл, решение о виновности или невиновности Банди будет принимать всего один человек — судья.

О’Коннелл взглянул мне в лицо и улыбнулся.

— Все просто: нам нужны ваши показания, — сказал он. — Обвинение базируется главным образом на опознании потерпевшей Кэрол Даронч Теда Банди как человека, который пытался похитить ее. Вы наш главный свидетель. Вы можете задавать вопросы, касающиеся опознания ею напавшего на нее человека, и обосновывать возможность искажений памяти и принципиально неоднозначную природу опознания преступника очевидцами. Как вы, наверное, понимаете, нам будет чертовски трудно получить эту информацию раньше присяжных: прокурор попытается сделать все возможное и невозможное, чтобы не допустить заслушивания ваших показаний. Но судья все же выслушает их, в этом я уверен.

О’Коннелл поднялся и начал ходить по комнате.

— Существует и еще одна причина, — сказал он. — Обычный, средний человек с улицы думает, что косвенные доказательства — это нечто неубедительное, но на самом деле они намного более надежны, чем показания очевидцев. Мы с вами знаем, что показания свидетелей — это хреновые показания, но присяжные, скорее всего, будут выносить приговор именно на основании показаний свидетелей.

О’Коннелл развернул руки ладонями вверх, как будто уже выступая в суде.

— Наша идея проста. Почему бы не выбрать вариант с одним «присяжным» — судьей, который, как мы знаем, человек умный, вместо того чтобы испытывать судьбу, доверяя решение двенадцати неизвестным?

Я глубоко вздохнула. О’Коннелл организовал весь этот процесс так, что я действительно смогу выступить в качестве эксперта-свидетеля. Это был рискованный ход. Судье придется выслушать мои показания, даже если прокурор будет протестовать, потому что О’Коннелл будет требовать «занести это в протокол». Известно, однако, что судьи относятся к обвиняемым строже, чем присяжные. Они каждый день имеют дело с закоренелыми преступниками и каждый день слышат одну и ту же песню: «Я невиновен, я не делал этого, это ошибка».

Это повторяется изо дня в день, с изучением всех подробностей ужасных преступлений, и от этого черствеет сердце. Своим жестким отношением к обвиняемым судьи напоминают мясников, привыкших к виду крови. Вот интересная неофициальная информация из жизни юристов. Мало кто знает, что мясников редко включают в число присяжных в уголовных судах — прокуроры сразу отвергают их, потому что примерно представляют себе, какую кучу ужасов нужно нагородить, чтобы шокировать человека, который по восемь часов в день режет на куски мертвых животных.

Я подумала, что, замышляя эту авантюру, О’Коннелл, наверное, учитывал личные качества и послужной список судьи по данному конкретному делу.

— Расскажите мне про судью, — попросила я.

— Его зовут Стюарт Хэнсон-младший, я с ним учился на юрфаке. — О’Коннелл взял трубку, чиркнул спичкой и несколько раз затянулся. — Он честный, справедливый, уважает закон и не боится полемики. Вот, в прошлом месяце он отклонил гражданский иск города против кинотеатра, демонстрировавшего фильм «Глубокая глотка». Хэнсон даже не дал ему дойти до суда, просто отклонил его. Мы думаем, что он сможет противостоять общественному давлению.

Я понадеялась, что Хэнсон будет вести себя в соответствии со сценарием О’Коннелла. Я хотела дать показания по этому делу не только в связи с возможностью ошибочного опознания, но и потому, что считаю, что исследования памяти пора уже выводить из лабораторий в реальную жизнь и что это может изменить мир к лучшему. Я исходила из презумпции невиновности и верила, что мои показания заслуживают того, чтобы их выслушали в суде.

— Давайте посмотрим основные пункты, касающиеся свидетелей по этому делу, — предложила я.

О’Коннелл порылся в лежавших на столе бумагах и протянул мне разлинованный лист формата 30 х 40 см, на самом верху которого от руки было написано «Лофтус — основные моменты».

— Я сделал кое-какие записи на основании наших телефонных разговоров, — пояснил он, ухмыляясь.

Я прочла первый пункт.

Восприятие и память работают не так, как видеокамера и видеомагнитофонная лента. Вспомнить можно только то, что было воспринято, то есть воспоминание нельзя «воспроизвести» снова, отмотав его назад таким образом, чтобы получить детали, которые отсутствовали в первоначальном восприятии. В качестве аналогии для сравнения можно использовать просмотр футбольного матча: если зритель не увидел событий, которые произошли на каком-то участке поля, потому что сосредоточился на действиях игрока с мячом, то он не сможет вызвать из памяти эти события, их там просто не будет (в отличие от видеозаписи игры, которая позволяет это сделать).

— Прекрасная аналогия, — сказала я.

— Я большой поклонник футбола, — сказал О’Коннелл, попыхивая трубкой. — Может, вы объясните мне эту концепцию видеоленты еще раз?

Я уже десятки раз читала студентам лекции на эту тему, и поэтому начала сразу, как на автопилоте.

— В большинстве теорий памяти этот процесс делится на три отдельных этапа, — начала я. — Первый этап — это восприятие, в ходе которого непосредственное ощущение данного события органами чувств встраивается в систему памяти; второй этап — это хранение, то есть период времени между событием и вызовом из памяти соответствующего конкретного блока информации; и третий этап — это извлечение, в ходе которого человек вспоминает сохраненную информацию.