Он написал прошение о переводе на дальние рубежи. Он написал его красивым почерком придворного каллиграфа, снабдив письмо таким количеством витиеватых оборотов, какое только мог вспомнить. Прошение долгие месяцы бродило по кабинетам дворца, переходя от чиновника к чиновнику, пока не попало к бывшему начальнику Чэнь Тана, старшему писцу Кедровой Канцелярии.

Старший писец хорошо помнил способного молодого человека. Он долго раздумывал, не поплатится ли он, подобно Ляо Шэ, за хорошее отношение к молодому Чэню, но в конце концов решил, что заступиться за парня требует первая из пяти добродетелей — человеколюбие, и, мысленно попрощавшись с родной Канцелярией, понес прошение вышестоящему чиновнику, ведавшему тюремным приказом столицы.

Тысячу раз прав был великий Конфуций, говоря, что человеколюбие, воплощенное в долге, приносит благородному мужу почет и славу. Смотритель тюрем не только охотно поставил на прошении Чэня резолюцию «Перевести на западные границы в чине младшего офицера», но и похвалил старшего писца за своевременно проявленную заботу. Ибо положение в империи было таково, что преступники, пусть даже самые отъявленные головорезы, нужны были не в тюрьмах, где их приходилось кормить за казенный счет, а в армии. Так бывший писец Чэнь Тан, бывший узник по прозвищу «Касатик Чэнь», а ныне «молодой негодяй Чэнь Тан» (так официально именовались отпущенные в армию заключенные) оказался на крайнем западном форпосте империи Хань, в заброшенном гарнизоне на границе степного царства Усунь. Почти под носом у воинственного Хутууса, отделенного от разгромленной им несколько лет назад Усуни лишь Чуйской долиной да безводными песками Муюнкумов.

Судьба играет в странные игры. Рок владыки Великой Степи, могущественного победителя Усуни и верного союзника Парфянского царства воплотился в неудачливого любовника императорской наложницы, недавнего узника столичной тюрьмы, красивого авантюриста с щегольскими усиками. Но никому не дано знать, каковы правила игр судьбы. И никто не знал, и не мог догадаться, что, столкнув на берегах Талас гуннов и ханьцев, судьба разыгрывала куда более древний гамбит…

Чэнь Тан остановил своего коня, обернулся и взмахнул рукой:

— Пора!

Взревели длинные тибетские трубы. Дробным грохотом прокатился гром барабанов. Зазвенели цимбалы и грянули медные тарелки. Под грозный шум полкового оркестра ханьцы пошли на приступ Железного Кулака. Крепость проснулась мгновенно. Вспыхнули огни в крытых галереях, забегали по земляным валам коренастые гуннские воины, свистнули в сыром утреннем воздухе первые пущенные с башен стрелы. Заржали за валом злые кангюйские кони. Гарнизон цитадели состоял не только из гуннов. Были там и кангюйцы, и рыжие голубоглазые жуны, и парфянские военные инструктора, присланные царем Фраатом в помощь своему союзнику Хутуусу. Но главное — белые великаны из Рима, называемого китайцами Лигань. Сто римских воинов, остатки Непобедимого Легиона Красса, разбитого парфянами при Каррах, выжившие в плену и подаренные царем Фраатом вождю Восточной Границы. Центурия, потерявшая всякую надежду увидеть Рим и готовая драться с кем угодно — с ханьцами, с усунями, с юэчжи, с парфянами, с чертями лысыми — драться насмерть, потому что иного им уже в жизни не оставалось.

Ханьцы пошли на приступ сразу и со всех сторон. Впереди бежали, прикрываясь тяжелыми деревянными щитами, пехотинцы, вооруженные короткими мечами. За заслоном щитов двигались грозные арбалетчики — ударная сила ханьской армии, главный козырь Чэнь Тана. Арбалеты китайцев били намного дальше гуннских луков, вчера град коротких тяжелых стрел остановил даже лиганьских великанов, вышедших из ворот крепости на равнину, сомкнувшись наподобие рыбьей чешуи. То была знаменитая римская «черепаха», строй, сминавший галлов и иудеев, бриттов и германцев, даков и киликийцев. Но арбалеты воинов Срединной Империи остановили черепаху, и она уползла обратно в крепость, оставляя за собой липкий кровавый след. Тогда Чэнь Тан впервые поверил в свою победу.

Он двигался теперь позади строя арбалетчиков, в отряде воинов с короткими мечами, задачей которых было добивать раненых. Чэнь Тан был храбр, но благоразумен. Что толку скакать впереди собственной смерти? Он сдерживал коня, стремясь ехать рядом с худым бритым человеком, чье странное длинное одеяние шафранового цвета нисколько не мешало ему прямо держаться в седле.

— Не правда ли, любезный Ли, в бою есть неизъяснимое очарование? — обратился Чэнь Тан к своему спутнику, когда утыканные стрелами щиты авангарда атакующих достигли кромки земляного вала, словно чудовищные ежи, перебирающиеся через огромную кочку. — Конечно, мы люди ученые, и нам не подобает отдаваться на волю страстей, будто зверям, однако, должен признаться, я хорошо понимаю варваров, в пылу сражения забывающих обо всем… Говорят, воины жунов могут рубиться даже когда им отсекут голову, — недолго, впрочем… Как вы полагаете, любезный Ли, это правда?

Собеседник его повернул к Чэню нервное худощавое лицо с глубоко запавшими умными глазами.

— Мир полон чудес, достопочтенный Чэнь. Не мне, недостойному лекарю, судить о том, что может, а чего не может быть в мире.

— Ха! — сказал Чэнь. — Ха! (тут в локте от его головы просвистела гуннская стрела, и он чуть попридержал поводья). Это говорите вы, любезный Ли, человек, вернувший меня к жизни после укуса Королевы Песков…

Человек, столь долго изучавший врачебную премудрость, что даже личный лекарь Наместника Западного Края преклонился перед его познаниями… Вы излишне скромны, мой драгоценный Ли. Скромность, безусловно, относится к числу добродетелей, но уместна не всегда и не везде… Кстати, правда, что тибетские колдуны умеют оживлять мертвых?

— Не думаю, — отозвался Ли. — А нельзя ли узнать, досточтимый господин Чэнь, почему вас, человека военного и далекого от всяческой отвлеченной премудрости, вдруг заинтересовали эти темные слухи?

Чэнь Тан с неудовольствием поглядел на явственно поредевшую цепь арбалетчиков впереди — многие уже лезли на вал, расстреливая защитников крепости с колена. Стрелы гуннов по-прежнему густо летели в атакующих — площадки всех четырех квадратных башен были полны лучниками.

— Эй, — закричал Чэнь Тан, — эй, вы, воронье мясо! Стреляйте по башням! Используйте зажигалки, деревянные головы! Все, все пойдете пить из Желтого Источника, дети портовой шлюхи!.. Простите, любезный Ли, мы отвлеклись… Предлагаю переместиться поближе к воротам, да, да, прямо под стены… Вы спрашивали, почему? Я не профессиональный военный, в юности мечтал стать ученым мужем… О, мечтания юности! А потом, превосходный Ли, всех нас время от времени посещают такие мысли, разве нет? Зачем мы живем? Сколько нам жить? И что ждет потом? Вот вы, даосы, верите в Желтый Источник для грешников… Я, милый Ли, два года провел в императорской тюрьме, и уверяю вас: худшего ада быть не может. Что же это за Желтый Источник, если здесь, на земле, волею нашего непобедимого Юань-хоу, создан ад, равный ему? Но что же тогда скрывается за темным порогом смерти? И можно ли миновать этот порог, не перешагивая через него?

Ли слушал рассеянно. Он машинально перебирал тонкими пальцами небольшие мешочки из серого холста, висевшие у него на поясе. Кроме этих мешочков да большого заплечного узла не было у него при себе ничего — ни меча, ни арбалета.