Мы приступили к распределению одежды среди эльзасцев, возвращающихся из Германии в родные дома, откуда они были переселены немцами во время войны. Нам выделили большое здание гимназии, где мы распаковали ящики и распределяли одежду. Гертруда бегло, хотя и неправильно изъяснялась по-немецки, но эльзасцы ее понимали. Я пыталась оживить правильный немецкий язык, которому училась, и услышала как эльзаска, ожидавшая своей очереди, сказала стоящей рядом женщине: «Она пруссачка». Гертруда была в восторге.

Среди людей, пришедших с нами познакомиться, была мисс Шиммель, молодая, хотя и весьма старомодная эльзаска. Гертруда срифмовала Himmel Himmel here comes Schimmel[50]. Она всегда прерывала нас, но была очень доброй и очень услужливой. Ее брат удрал из Эльзаса и присоединился к французской армии.

Однажды на дороге из двигателя послышался необычный звук. Гертруда вышла взглянуть, в чем дело. В этот момент мимо проходили два американских солдата и спросили, могут ли они помочь. Гертруда сказала: «Да, я не думаю, что это серьезно, но небольшой звук есть». Они опустились на колени, и не успели мы опомниться, как они сняли двигатель, осмотрели, почистили детали и поставили его на место. Им потребовалось столь мало времени, что мы с Гертрудой изумились.

Весной, возвращаясь в Париж, мы заехали повидаться с Милдред Олдрич. Милдред приятно удивилась, увидев нас. Мы обменялись увиденным и услышанным за время войны. Служанка Милдред призналась нам по секрету, что во время войны мисс Олдрич отдала все деньги, заработанные ее бестселлером «Вершина на Марне»[51]. Она отдала их жителям Хилтопа, благодаря которой, по ее словам, их заработала — раненым маленького госпиталя и семьям, чьи мужчины были ранены или убиты.

На следующий день после ленча мы были в Париже. Город, как и мы, был печальнее, чем до нашего отъезда.

Машина Гертруды превратилась, по выражению Жако, во второсортный катафалк, и он посоветовал Гертруде немедленно приобрести новый двухместный Форд. Мы отправились на завод Форда и заказали такой. Спустя короткое время нас уведомили, что автомобиль прибыл. Гертруда с гордостью управляла им. Мы восседали очень высоко. Как и до войны, автомобилям, за исключением частных, не разрешалось ездить в Булонском лесу.

Однажды примерно в это же время мы попали в пробку на бульваре Сен-Жермен около церкви Сен-Жермен де Пре. Я увидела, как Гертруда очень вежливо отвешивает поклон какому-то человеку, снявшему шляпу и поклонившемуся ей. У меня не было времени разглядеть его лицо. Я обратилась к ней: «Кто это был?». «Лео». Она не слышала о нем и не получала от него ничего в течение всех военных лет. Я сказала: «Не может быть!». «Да, это был Лео». Вернувшись домой, Гертруда набросала портрет «Как она поклонилась своему брату»[52]. Лео еще сохранил свою величественную походку, не историческую, скорее мифологическую.

У меня не было служанки, но была femme de ménage, довольно странная, не больно приветливая, хороший работник, со слегка деформированной фигурой. К моему удивлению, она спросила, может ли она работать как visitandine[53], и я естественно не возражала. Мне было скорее любопытно, особой надежды я не питала. Она приступила к приготовлению теста. Я не вмешивалась, хотя мне казалось, что она делает это не совсем правильно. Затем она сказала: «Когда у меня не получается готовка, я молюсь, прошу деву Марию помочь мне. И я знаю, как сделать правильно густой майонез». Я подумала, что когда она прерывается, чтобы помолиться, стряпня остается без надзора и тогда молитва уж точно требуется.

Наш дом заполнили друзья. Среди художников — Маркусси. Вернувшись с фронта, он купил небольшой автомобиль. Однажды в пробке на Оперной площади он остановился и, выйдя из машины, принялся регулировать движение — полицейские то ли не вернулись с фронта, то ли были убиты. Маркусси вполне успешно справлялся со своими обязанностями, пока его не окликнул прохожий: «Кто вы такой, чтобы нами распоряжаться?». «Кто я? — ответил Маркусси. — Тот, кто вернул вам Эльзас и Лотарингию».

Как получилось, что мы познакомились с Элмером Харденом, я не знаю, но он стал частым посетителем. Страстный читатель, он многое знал на память, выучил «Затерянный рай». Харден вернулся с войны и изучал музыку. Он рассказал, что когда попал на передовую, где уже на поле валялись убитые и раненые американцы, он слышал, как французский офицер выкрикивал: «Веди их другой дорогой, чтобы им не пришлось ступать по раненым и убитым соотечественникам».

Харден позднее серьезно влюбился в танцовщицу Ля Аргентина. Он никогда с ней не заговаривал, хотя видел ее ежедневно. Когда она умерла, он каждое утро посещал кладбище и клал цветы на ее могилу.

Харден повсюду ходил со своим большим другом Пьером. Спустя годы они пришли взглянуть на квартиру на улице Кристин до того, как мы туда въехали. Ковры были нарезаны, но еще не уложены. Элмер с Пьером увидели их и инструменты, оставленные рабочими на полу. «Что это такое? — спросил Харден. — Неужто вы собираетесь накрывать коврами такой прекрасный пол?». Паркет на полу назывался «Версальским паркетом». Я ответила: «Конечно, именно так, я не собираюсь больше снимать каждое пятно на натертом полу и, кроме того, с ковром всегда теплее». Харден сказал: «Это преступление, я запрещаю это делать, Элис, это преступление!». То же вымолвил и Пьер, только вежливее: «Пожалуйста, не надо». Я сказала: «Я не могу приглашать полотера каждый день натирать полы». Харден сказал: «Я буду платить ему, не думай об этом».

Кейт Басс была родом из того же города, что и Харден — из Медфорда, Массачусетс. Она была очень симпатичная, не молодая, но очень веселая. У нее в свое время был роман с Эзрой Паундом, против которого Гертруда ее отговаривала.

Мне помнится, она провела год в Париже, будучи более-менее невестой то ли египтянина, то ли турка. У нее было приятное имя — Кейт Мелдрэм Басс, но Кейт Басс звучало вполне по-шекспировски.

Кейт Басс привела к нам Альфреда Креймборга познакомить с Гертрудой. Креймборг и Гарольд Лоб приехали из Нью-Йорка, чтобы издавать в Париже журнал «Брум». Гарольд Лоб был сыном богатых родителей и у него были средства для этого. Креймборг обладал мягкой поэтической душой. После выпуска нескольких номеров они переехали в Рим. Кто-то тогда выразился так: маленькие журналы рождаются, чтобы публиковать свободную поэзию.

Жак Липшиц был то русским, то поляком, в зависимости от войны, которую он прошел. Он приехал во Францию, устроился и принял французское гражданство.

Липшиц сделал бюст Жана Кокто и приступил к бюсту Гертруды Стайн. Все жаркое лето она посещала его студию, где солнце просто обжигало, и позировала ему.