Она наконец поднимает на меня взгляд.

— Это Я была одинока, — говорю я.

А потом вновь повторяю эти слова, потому что так долго себе врала, а теперь мне наконец спокойно, я дышу размеренно и чувствую себя живой из-за правды.

Не успеваю я опомниться, как Мейбл притягивает меня к себе. Я помню это ощущение, но стараюсь не вспоминать последний раз, когда мы обнимались, потому что это был последний раз, когда я вообще кого-либо обнимала. Она так крепко меня сжимает, что я даже не могу обнять ее в ответ, — поэтому просто кладу голову ей на плечо и стараюсь не шевелиться, чтобы ненароком не спугнуть.

— Давай спать, — шепчет она мне на ухо. Я киваю, она разжимает руки, и мы опять ложимся на диван.

Я отворачиваюсь и долго лежу, стараясь скрыть огорчение. Так крепко обнимать — только чтобы снова отпустить… Но затем мой призрак начинает опять что-то нашептывать. Он напоминает, как мне было холодно. Как сильно я замерзла. Напоминает о тепле Мейбл и о том, что она меня любит. Может, уже другой любовью, но все же любит. Пять тысяч километров, — говорит мой призрак. — Вот как ты ей дорога. Он говорит мне, что все в порядке.

И тогда я поворачиваюсь и вижу, что Мейбл ближе, чем я думала. Я жду, что она отодвинется, но она просто лежит ко мне спиной. Потом я обнимаю ее за талию, и она расслабляется. Я утыкаюсь лицом ей в затылок и подгибаю колени, прижимаясь к ее согнутым ногам.

Может, она уже спит. Я полежу так всего несколько минут. Только пока не оттаю окончательно. Пока не вспомню, каково это — лежать так близко к другому человеку. Мне хватит этого воспоминания еще на несколько месяцев. Я вдыхаю ее запах. Говорю себе, что нужно отвернуться.

Сейчас. Еще чуть-чуть.

— Больше не исчезай, — говорит она. — Ладно?

Я касаюсь лицом ее мягких волос.

— Пообещай мне.

— Обещаю.

Я начинаю отворачиваться, но она берет меня за руку и придвигается так, что мы соприкасаемся всем телом. С каждым вздохом зима отступает.

Я закрываю глаза, вдыхаю ее запах, думаю о доме, который не принадлежит ни одной из нас, слушаю потрескивание огня, ощущаю тепло комнаты и ее тела, и с нами все в порядке.

Мы в порядке.

Три апельсина. Пакет белого хлеба. Записка: «Ушел покупать подарки на Рождество. Ничего не крадите — я знаю, где вы живете!» Две кружки перед полным электрическим кофейником.

— Электричество дали, — говорю я.

Мейбл кивает и показывает на записку:

— Смешной он.

— Ага. И милый.

— Очень.

Кажется, никогда прежде я не засыпала в темной комнате, которую впервые рассматривала лишь поутру. Прошлой ночью я разглядела предметы, но не цвета. Теперь я замечаю окна — их рамы выкрашены в темно-зеленый цвет, Они бы сливались с деревьями, не будь снаружи белым-бело. На занавесках узор из желто-синих цветов.

— Как думаешь, Томми их сам выбирал?

— Надеюсь, — говорит Мейбл. — Но вряд ли.

— А как тебе кажется — он убил оленя?

Она оборачивается к каминной полке, словно чучело может ей что-то рассказать.

— Нет. А тебе?

— Нет, — отвечаю я.

Мейбл открывает пакет с хлебом и вынимает четыре кусочка.

— Наверно, мы можем вернуться, когда захотим.

Я наливаю нам кофе и отдаю ей кружку посимпатичнее. Потом сажусь на место, откуда открывается вид покрасивей, потому что мне, в отличие от Мейбл, не безразлично, на что смотреть.

У кухонного стола неровные ножки, и он качается, стоит на него чуточку облокотиться. Мы пьем черный кофе, потому что у Томми нет сливок, и едим тосты без ничего, потому что не можем отыскать масло или джем. Большую часть времени я смотрю в окно, но иногда — на Мейбл. Утренний свет у нее на лице. Волны ее волос. Она жует тост со слегка приоткрытым ртом. Слизывает с пальцев крошки.

— Что? — спрашивает она, заметив мою улыбку.

— Ничего, — отвечаю я, и она улыбается в ответ.

Не знаю, люблю ли я ее по-прежнему, но я до сих пор считаю ее невероятно красивой.

Она чистит апельсин, делит его на идеальные половинки и протягивает одну из них мне. Я бы носила ее, как браслет дружбы, если бы могла. Но вместо этого я поглощаю апельсин долька за долькой и думаю, что это значит гораздо больше. Вместе завтракать в тишине. Одновременно есть одно и то же.

— Клянусь, — говорит Мейбл, — я могла бы есть сутки напролет.

— Я купила гору еды. Как думаешь, она испортилась за ночь?

— Сомневаюсь. Было холодно.

Совсем скоро мы моем тарелки и оставляем их сушиться на кухонном полотенце. Затем складываем постельное белье на журнальный столик и собираем диван. И вот мы стоим на том месте, где ночью была кровать, и смотрим в окно на снег.

Думаешь, мы сможем вернуться сами? — спрашивает Мейбл.

— Надеюсь.

Мы находим ручку и на обратной стороне Томминой записки оставляем кучу «спасибо» и восклицательных знаков.

— Готова? — спрашиваю я.

— Готова, — отвечает Мейбл.

Но, кажется, к такому морозу невозможно быть готовым. От него перехватывает дыхание и больно дышать.

— За тем поворотом будет видно общежитие. — Это все, что я могу выдавить, потому что каждый вздох дается с трудом.

Утром Томми расчистил от снега узенькую дорожку, но она ледяная и скользкая. Приходится ступать очень осторожно. Долгое время я смотрю только под ноги, а когда наконец поднимаю голову, то вижу вдалеке общежитие. Чтобы до него добраться, нам нужно сойти с расчищенной дорожки и пойти прямо по нетронутому снегу. С первым же шагом мы понимаем, как много его выпало за ночь. Снег достает нам до икр, а брюки на нас совсем неподходящие, поэтому он просачивается сквозь них. Это больно. Мейбл в легких кожаных ботинках, предназначенных для калифорнийских улиц. К тому моменту, как мы доберемся до общежития, они насквозь промокнут и, вероятно, будут безнадежно испорчены.

Возможно, стоило дождаться возвращения Томми и попросить его отвезти нас обратно, но мы уже здесь, поэтому остается только идти вперед. По-моему, я впервые вижу такое чистое небо: я даже не догадывалась, что оно может быть таким — пронзительно голубым и ясным.

У Мейбл посинели губы; я не просто дрожу, а трясусь всем телом. Зато мы почти на месте — над нами уже возвышается здание. Пальцы окоченели и поначалу не могут согнуться и ухватить ключ, но потом мне все-таки удается засунуть его в замочную скважину. Только теперь мы не можем открыть дверь. Мы расчищаем снег руками, отталкиваем его ногами, тянем дверь; наконец она поддается и описывает дугу, рисуя одно крыло снежного ангела. А потом захлопывается за нами.