Полдень, час дня. Я постоянно проверяю телефон, потому что не хочу, чтобы время незаметно ускользнуло.

Всего два часа, а я уже вымотала себя и не могу отделаться от мысли, что все опять заканчивается; только в этот раз еще тяжелее, ведь я знаю, что ждет меня потом.

Пол третьего.

А мне еще столько надо ей рассказать.

Она больше не спрашивает про Дедулю. И с прошлой ночи не упоминала Голубку. Мне известно это чувство, когда не желаешь знать всю правду; но в то же время я уверена, начни я говорить, и она меня выслушает. Наверно, мы обе неосознанно разыгрываем какую-то игру и ждем друг от друга первого хода.

Уже три часа, а я так ничего и не сказала. Но в конце концов я начинаю. Я заставляю себя начать.

— Мне нужно рассказать тебе о том, что случилось после твоего отъезда, — говорю я.

Мы уже вернулись в мою комнату: сидим на ковре и листаем стопку журналов Ханны. Я смотрю на картинки с идеальными домами и идеальными нарядами, но не могу сосредоточиться ни на одной подписи.

Мейбл закрывает журнал, кладет его на ковер и смотрит на меня.

АВГУСТ

В дни, последовавшие за ее отъездом, я просыпалась рано. Не знаю почему. Я хотела спать сутками, но не могла. Тяжелый туман обволакивал крыши, телефонные провода и деревья. Я заваривала себе чай, возвращалась с ним в комнату и читала до рассвета.

Потом я шла на Оушен-Бич.

Садилась на наше с Мейбл любимое местечко и смотрела на воду. Я пыталась вспомнить маму. Конечно, я приходила сюда уже много лет, но только со временем поняла, почему именно это делала. И под плеск волн я пыталась вообразить, как она стояла на серфе, как волочила его за собой по берегу и махала мне свободной рукой. Может, я сидела прямо здесь с кем-то из ее друзей. Может, меня приводят сюда смутные воспоминания.

Стояла середина августа. Мейбл уехала пару дней назад, а мне предстояло отправиться в Нью-Йорк через две недели. Утро выдалось тихим, только несколько серфингистов плавали вдалеке. Наконец они вышли из воды и остановились, болтая, а потом дружно взглянули на меня. Я знала, о чем они говорят. Двое рассказывали третьему, кто я такая.

Как же несправедливо, что они ее помнят, а я — нет. Может, нужно закрыть глаза и просто слушать? А еще, кажется, запахи способны пробудить воспоминания. Я глубоко вдохнула, а затем услышала совсем рядом чей-то голос. Это был один из тех серферов. Остальные ушли.

— Марин, — сказал он. — Верно?

— Да.

Сощурившись, я посмотрела на него. Интересно, напоминают ли ему о ней мои волосы? Может, он хочет рассказать о нашем неуловимом сходстве, о похожем образе, о знакомых жестах.

— Чего ты тут ждешь? — спросил он.

— Ничего, — ответила я.

Но это была неправда. Я ждала, что его накроют воспоминания, как это случалось с остальными, и чуть было не протянула руку, уверенная, что он бросит мне ракушки. Может, ощутив их вес на ладони, я наконец что-нибудь вспомню.

— Я, конечно, слышал, что ты похожа на маму, но это уже чересчур!

Хотя прозвучало это не слишком ностальгично, я улыбнулась и поблагодарила его.

— У меня тут фургон на парковке, можем пойти поболтать, — сказал он.

Я напряглась. Живот заныл, в глазах потемнело.

Я вжалась в песок, но все же выдавила из себя как можно строже:

— Кто вы вообще такой?

— Я Фред.

— Впервые слышу.

Я отвернулась к океану и стала смотреть, как на берег обрушиваются волны.

Чем дольше я в них вглядывалась, тем громче они шумели, тем ближе накатывали. Когда волна коснулась носков моей обуви, я встала.

Я осталась одна, как и хотела, но на душе было прескверно.

Мне чего-то не хватало.

Ана, подумала я. Нет, это глупо. Ана — не моя.

Мне нужны были тепло, музыка и запах домашней выпечки.

Передо мной расступались машины; последние лучи света дожидались, пока я отворю входную дверь и поднимусь наверх.

— Дедуль! — закричала я. — Мне нужен пирог! Срочно!

Но ни в гостиной, ни в столовой его не оказалось. В кухне тоже никого: на плите и в духовке пусто.

— Дедуль?

Я замерла, вслушиваясь в тишину. Тихо.

Наверно, он не дома, — подумала я, но все же дошла до двери его кабинета.

И тут я его увидела.

Трудно было поверить, что он все-таки здесь, у себя за столом. Дымящаяся сигарета в хрустальной пепельнице, ручка в руке, невидящий взгляд в пустоту.

— Дедуль?

— Не вовремя.

Даже голос его звучал иначе.

— Прости, — сказала я, попятившись.

Потом пошла и уселась на красный диванчик. Я хотела выслушать лекцию — о чем угодно. О правильных названиях кофеен. О двуличности монашек. О различии плотской и платонической любви.

Я хотела сидеть с ним за одним столом и случайно сталкиваться коленями. Хотела, чтобы он рассказал мне о маме.

Наступила ночь, а он так и не вышел из комнаты. Не приготовил ужин. А я сидела на диванчике совершенно неподвижно, пока у меня не затекла спина и не занемели ступни. Пришлось встать, чтобы разогнать кровь. В конце концов я умылась и отправилась в свою комнату в той части дома, где, кроме меня никто никогда не бывал.

— Марин, — зовет она. — Пожалуйста, поговори со мной.

Кажется, я надолго замолчала и даже не заметила.

— Я скучаю по нему, — шепчу я.

Не ожидала, что скажу именно это. Оно само вырвалось. Я даже не знаю, правда ли это. Иногда я по нему скучаю, а иногда — нет.

Мейбл придвигается поближе.

— Знаю, — говорит она. — Знаю. Но ты пытаешься мне что-то сказать. И я хочу послушать.

Ее коленка почти касается моей. Она больше не боится близости. Теперь мы знаем, что можем обниматься всю ночь без каких-либо последствий. Я любила ее, но былое уже не вернуть. Ни костра на пляже. Ни поцелуев. Ни жарких ласк. Ни пальцев в волосах. Но, может быть, я могу вернуть другое — те времена, когда все было проще, когда мы с Мейбл были просто лучшими подружками и дедушка был вполне себе милым.

Я хочу рассказать ей все, но пока не могу. Слова застревают в горле.

— Расскажи мне что-нибудь, — прошу я.

— Что?

— Что угодно.

Расскажи мне о тепле.

Расскажи о пляже.

Расскажи о девочке, которая живет со своим дедушкой; о доме, полном обыкновенной любви; о доме без призраков. О муке на руках, о сладком аромате выпечки. Расскажи, как девочка с дедушкой стирают вещи друг для друга и оставляют стопки чистого белья в гостиной — но не потому, что таят какие-то секреты, а потому что так у них заведено. У них — простых, бесхитростных и настоящих.