«Сидоров на тебя плохо влияет».

Саша улыбнулась, присев на край шаткой скамейки и не рискуя сходить с места, чтобы не потерять те крохи связи, которые с таким трудом нашла. Они успели обменяться еще несколькими шутливо-милыми сообщениями, когда она подумала, что пора бы поторапливать Нину. Не май месяц, на улице холодно, она уже прилично замерзла.

«Ладно, пойду выгонять эту красавицу. Не сиди долго. Спокойной ночи!»

Ответ пришел быстро и заставил что-то шоколадно-сладкое побежать по венам.

«Dobrou noc, zlatíčko»[2].

Было нечто невероятно милое в том, что он иногда говорил и писал ей по-чешски. Саша не всегда все понимала, но даже когда не понимала, ей это нравилось. Никогда раньше она не думала, что ей будут приятны ласковые эпитеты в свой адрес, всегда относилась к ним с презрением, но, наверное, надо было влюбиться вот так: страстно, неудержимо, безумно, бездумно, чтобы оценить их. Особенно от Войтеха, который никогда не был многословен, считал поступки важнее длинных речей.

Его старший брат, большой любитель пофилософствовать, говорил, что основой для настоящей любви могут быть три вещи: жалость, восхищение и благодарность. Когда они только познакомились, Саше действительно было жаль Войтеха. Хотелось что-то сделать, как-то вытащить его из той ямы, в которой он находился. Затем, по мере того, как она узнавала его лучше, на смену жалости пришло восхищение: характером, силой духа, поступками. И пусть он лгал ей три года, вместе с этим он заботился о ней, рисковал собой ради нее, спасал и помогал. Если бы понадобилось, он без раздумий отдал бы свою жизнь за нее, она точно это знала. Да что там, несколько раз он так и делал! И только по счастливой случайности оставался жив. Это ли не повод для благодарности? Если Карел Дворжак прав в своих рассуждениях, основой для Сашиной любви к Войтеху послужили все три составляющие, а значит, все, чем она пожертвовала ради него, стоило того.

Саша тряхнула головой. Что-то и ее тоже то на философию тянет, то деревенский запах нравится. Стареет, что ли? Она спрятала телефон и направилась к тропинке, ведущей к туалету.

– Нина? Ты там как? – громко позвала она.

Девушка промолчала. Саша посветила фонарем в сторону деревянного сооружения, но тропинка к нему была пуста, а дверь туалета чуть приоткрыта. Значит, там уже никого нет.

– Нина?

Вокруг висела такая звенящая тишина, что было слышно, как в соседнем дворе шевелится, переворачиваясь с боку на бок, собака в будке. Саша уже собралась подойти ближе, как вдруг откуда-то сзади, со стороны дороги, раздался странный шум. Он был довольно тихим, шуршащим, как будто что-то невесомое перекатывалось по грунтовой дороге. Саша почувствовала, как по спине пробежал мерзкий холодок и скрутился в узел в животе. Она крепче сжала фонарь и медленно обернулась. Деревня казалась спящей, ни одно окно в соседних домах не горело, но с ее места дорога просматривалась с трудом.

Что-то хрустнуло совсем рядом, заставив Сашу подпрыгнуть.

– Нина?

Это действительно оказалась она. Нина вынырнула из темноты внезапно, Саша с трудом сдержала вскрик.

– Какого черта ты туда пошла? – зло зашипела она. – В туалет одна боюсь, а на дорогу – нет?

Но Нина, казалось, даже не услышала, о чем она толковала. Схватила Сашу за руку и потащила к дороге.

– Пойдем, там что-то слышно!

Шуршание на дороге усилилось, как будто тот, кто его издавал, приближался. И вдруг в ночной тишине раздался длинный, утробный вой. Он не был похож на собачий, хотя Саша не считала себя таким уж экспертом. Даже в темноте было видно, как Нина дрожит от ужаса. Саша почувствовала, что на смену страху приходит восторг. Кажется, они становятся свидетелями того, зачем приехали. Она уже собралась послушно шагнуть за Ниной ближе к дороге, но внутренний голос напомнил, что она обещала Войтеху вести себя разумно. Саша остановилась и удержала Нину.

– Нам лучше вернуться в дом.

– Почему? Мы же за этим приехали! Мы можем снять это на телефон.

– Мы приехали не для того, чтобы стать жертвами этого существа. Ваня установил камеры, наверняка они уже все снимают. Завтра посмотрим.

Нина заметно огорчилась, хотя Саше и показалось, что на ее лице промелькнуло облегчение. Девочка как будто тщательно старалась показать себя бесстрашным исследователем, но отчаянно при этом боялась.

В Саше же все еще боролись любопытство с обещанием, когда шум приблизился внезапно резко. Только что казалось, что он еще далеко, и вот уже его отчетливо слышно прямо за калиткой, а резко поднявшийся ветер гонит по дороге опавшую листву, вздымая ее вверх, крутя в воздухе, отшвыривая от себя.

Плотная пелена тумана показалась из-за угла, пригвоздив обеих девушек к месту. Туман плыл по дороге, то чуть вздымаясь вверх, то снова стелясь по самому грунту. Он казался таким густым, что, когда вырос прямо перед калиткой, дом напротив словно исчез. Саша смотрела на этот туман, и ей казалось, что она видит в нем переливающуюся в свете фонарика фигуру. Это зрелище завораживало, не давало отвести взгляд, словно гипнотизировало.

– Саша! Нина!

Голос Матвея Гавриловича вывел обеих из ступора.

– Бежим! – скомандовала Саша, дернув Нину за руку.

Туман словно получил команду: свернул во двор, просочился через забор и погнался за девушками.

Порог, на котором стоял Матвей Гаврилович, внезапно показался так далеко, как будто находился на другом берегу Камы, а то, что приближалось к ним, двигалось гораздо быстрее, чем они. В какой-то момент Саша даже подумала, что она все еще спит и это сон, потому что ничем другим не могла объяснить, почему бежала так медленно.

И все же они успели. Она вскочила в сени первая, Нина сразу за ней. Матвей Гаврилович захлопнул дверь, и в то же мгновение снаружи в нее что-то ударилось. Нина взвизгнула и влетела через распахнутую дверь в дом. Саша же как будто снова впала в ступор. Она слышала ветер сразу за дверью, видела клубящуюся дымку тумана на пороге через небольшое окошко сбоку от двери, но разглядеть в нем больше никого не могла.

– Это оно? – стараясь унять бешено бьющееся сердце, спросила Саша.

Матвей Гаврилович, продолжавший держать дверь, хотя в нее больше никто не бился, коротко кивнул.

– Идите в дом, Саша. Не стоило вам выходить в одиночестве на улицу ночью. Я плохо вижу в темноте, вдруг не разглядел бы вас возле калитки и запер дверь, решив, что вы выходили в туалет и забыли запереться?

Саша виновато кивнула и уже собралась последовать за Ниной, но внимательнее посмотрела на Матвея Гавриловича, замечая то, на что сразу внимания не обратила. Вместо пижамы на нем был чуть ли не парадный костюм: брюки с тщательно выглаженными стрелками, рубашка, сверху – довольно старое, но еще приличное пальто. Саше показалось, что даже волосы лежат не так, как обычно: несколько длинных прядей справа налево укрывали лысину. Если бы время не приближалось к трем часам ночи, она была бы уверена, что доктор только что вернулся откуда-то. Если бы он услышал на улице шум и вышел посмотреть, куда подевались его гостьи, уж наверное он бы просто накинул куртку на пижаму, как это сделали они с Ниной.