– Дорогой! – с трудом извлекла меня из мысленного лабиринта моя гуннулка. – Есть еще одна интересная новость.

– Да? – Брови мои устремились вверх. – И какая же?

– Это двойня, – с широкой улыбкой ответила Алиса. – Как показывают анализы – девочка и мальчик. – Руки ее дрожали, широкая улыбка ломалась из гуннульской в людскую и наоборот. В тот день Алиса принесла с собой из-за порога, за который мне было нельзя, бутылку вполне земного красного сухого вина.

Я целый местный день из развлечения бродил от коробочки к коробочке и постигал их скрытую сущность. Запустил несколько непонятных мне приборов, увидел аналоги наших дивана и кресла. При всем этом я прогрессирующе чувствовал себя узником.

В ответ на мой вопросительный взгляд Алиса сказала что-то вроде о еще одной возможности ее особого статуса, о дорогих магазинах, где за бешеные деньги можно купить что угодно из старого предметного мира Земли.

– Вину тому было триста восемь лет.

– Ты хочешь сказать: все, что было там, теперь пылится в ваших супермаркетах? – Я открыл рот в негодовании.

– Это закрытые объекты, – нехотя подтвердила Алиса, пряча большие глаза, что само по себе было нелегко. – Мне пока разрешен туда доступ.

«Пока» несколько смущало.

– Ты веришь в судьбу? – спросила Алиса позже, когда, чуть захмелевшие, мы лежали на мягкой глубокой телесной плоскости, выросшей из цилиндра, белого, ввинченного в пол. Поверхность нежно вибрировала, не позволяя заснуть, но и не мешая наслаждаться горизонтальным положением.

– Если ты имеешь в виду то, – растягивая слова, собирался с мыслями я, – что где-то там занесены в протокол и наша встреча, и дальнейшие события… – Вино плескалось в голове, топя мысленные составы… – то нет.

– Разве не приятно считать, что мы встретились не случайно? – спросила Алиса, щуря большие глаза в хитрые щелки. Хищные зубы на мгновение спрятались в широком рту, что, как я уже вызнал, было недобрым знаком.

– Я думаю, что судьба имеет место быть в том смысле, что некоторые вещи человек совершает, понимая, что это ошибка, но не может ничего сделать и с грустной улыбкой видит то, что видит, и то, что делает, – тряхнув головой, неожиданно выдал я. – Он будто может что-то изменить – и не может. В других смыслах судьбы нет, у всего миллион вариантов, и мы – в этом бесконечном потоке.

– Мы с тобой – очень красивая ошибка, не правда ли? – потянулась Алиса, обнажая хищную улыбку во всю возможную ширь и становясь земной. Смену образов она научилась производить мгновенно.

В занимательной линзе, размер которой, как выяснилось, можно было растягивать до возможностей комнаты, я внимательно наблюдал за заседаниями с участием моей женщины. В растянутой сфере я увлеченно вглядывался в лица гуннулов, в их большие глаза, в разные проявления эмоций. Иногда казалось, что они слышат, когда я, приняв больше нужного местного пива, ругался, пытаясь проникнуть в звуки их сомкнутых губ.

Конгресс выглядел огромной залой, где растущими друг над другом кругами со впаянным множеством дутых кресел размещалось разнообразие именитых мужей вселенского масштаба. Там были и эннуды с их залповыми речами и повадками насекомых, и оррики – гномы со злобными лицами (самая малая, но весьма обеспеченная прослойка), и наиболее привлекательные – гуннулы, и представители прочих агрессивных рас федерации.

Прошло несколько месяцев по земным меркам. Я наблюдал, как меняется общественное мнение. Мы не выигрывали эту битву. Против нас работали коллективы невероятно умных неведомых рас, а им в ответ возвращались только эмоции и статус прекрасной гуннулки Алисы. Я видел недоверчивые выражения лиц сильных этого мира, первые мужи смотрели хмуро, их хищные рты были сомкнуты так плотно, что если бы мурашки выжили, они точно опять забегали бы по моему телу. Я чувствовал всеми волосками, как миллиардом антенн, что мнение федерации не на нашей стороне, что облеченные властью в шаге от принятия страшных для нас решений, что они боятся, а еще – учатся и учат ненавидеть всех вокруг меня и мою сильную женщину. Это проклятая линза вещала все оставшееся время до и после длительных слушаний.

Алиса была прекрасна в споре, странный шипящий язык она могла заливать в эмоциональные формы, от которых плавилось мое восприятие, а с ним – многих других. Она старалась, и это было видно.

Ее прическа напоминала скорпиона – непроглядно-черные волосы уложены в тугие ребра, а позади высился тонкий острый хвост, направленный изгибом вверх и острием целящийся мне и каждому в переносицу. Неизвестный яркий металл гранатового цвета изображал в этой композиции смертельное жало. Очень большие, вытянутые к вискам глаза сверкали раскаленной убежденностью, широкий рот, полный треугольных пронзительных зубов, красивый в улыбке, но повсеместно смертельный, иногда шептал что-то толпе глаз, иногда срывался на крик. Когда она говорила, многие верили ей. Но потом говорили другие, говорили много и долго, на заседаниях и вне их. Потому все больше предательских ртов в итоге смыкалось.

– Это скоро кончится, – убеждала меня Алиса дома. – Все привыкнут. Я изменю все…

– Я терплю, а что остается? – Я ходил из угла в угол, рисуя в голове страшные картины возмездия.

В самой дальней комнате, которая раньше была заперта, я сегодня обнаружил коляску. Ту самую, что была найдена когда-то и запомнила с нами столько километров дороги, разматывающейся из-за горизонта и куда-то, как нам мнилось, ведущей. Я нашел в ней теннисный мяч, которым развлекался почти весь день, иногда выходя на крыльцо, пока не стемнело, где дразнил беспечным видом угрюмых большеротых охранников.

– У нас еще есть время, – поникшим голосом однажды раскрылась Алиса, и скорпион на ее голове медленно рассыпался в нечто земное.

– Почему ты так думаешь?

– Они испугаются выпустить ее раньше чем через год.

– Почему не раньше?

– Все боятся ее. Если она выйдет из-под контроля, последствия будут неописуемы. Она слишком сильна и коварна.

– У них нет других способов? – Я натянул на левую руку кожаную перчатку, найденную в утробе коляски. Так я забывал о присутствии браслета, который не поддавался иному воздействию.

– Нет, – убежденно покачала привычной головой мать моих детей, машинально приняв старый образ вопреки обычным моим протестам. – Они слишком боятся.

– Кого?

– Тебя… Детей… Почти так же, как ее.

– Почему?

– Не знают, чего ждать… оттого и боятся.

– Жалкие трусы. Еще вопрос, – угрюмо встрепенулся я. – Если поверить тебе, получается, что человек тем слабее, чем больше представителей его рода вокруг. И с каждым новым слабость усиливается. И чем больше людей в принципе, тем слабее каждый из них в отдельности? Так?!

– Так.

Я глубоко задумался, став весьма неспокойным и поминутно вглядываясь в любимое лицо моей второй половины.