Конечно, я не собирался стрелять в мою женщину. То, что я планировал сделать, можно было сделать лишь примерно таким образом и не иначе, никак не способом последнего диалога по душам, со слезой и драмой. У детей должна быть мать, я не воспитал бы их так, как воспитает она, и тем не менее это мои дети, и я должен быть насквозь уверен, что спасу их драгоценные жизни от клацающих зубами бессчетных врагов. Я должен о них позаботиться.

«…в ее пламени можно будет растопить этот новый сгусток жизни…» – вспомнилось мне.

«…я не понимаю тебя…» – услышал я свой голос. «… иногда я вижу вперед настолько, что дальше уже нет ничего, кроме вселенской тишины… и неизвестно, что будет причиной этой тишины… и чья тишина наступит раньше… сделай правильный выбор, человек…»

Быстрым движением я сунул дуло себе в рот. Таких огромных глаз у другой стороны моей монеты я еще не видел.

Еще мгновение – и я успел заметить, как качнула она головой из стороны в сторону, не веря, что я сделаю то, что сделаю. Ужас затеял грандиозные фейерверки на моем любимом лице, острые частые зубы изменили ее более привычный для меня вид, незаметно для себя она приняла гуннульский облик.

Я нажал на курок, опасаясь еще больше, чем ее противодействия, проклятого браслета на руке, который мог не позволить осуществить задуманное. Я боялся, что перчатка не поможет. Еще секунда, и мне показалось, что выстрела не будет. Затем я почувствовал, как что-то оторвалось у меня в области лица. Краем глаз я сумел углядеть, как разлетелась вдребезги моя челюсть и что-то сломалось в области шеи, отчего голова беспомощно завалилась на левое плечо. Я попытался закричать, захлестнутый чуть опоздавшей болью, но, видимо, уже не был способен сделать это, и выразил свой вопль во втором нажатии на курок.

Выстрел произвел рассыпчатый взрыв в области правой щеки, после чего погас взгляд, рисуя в темноте остывающего разума безумно-схематичное горе Алисы.

Где-то не близко я услышал хлесткий звук падения собственного тела.

Все точно замерло на глупую минуту, и…

«…я ухожу, – пафосно подумали тускнеющие звезды в глубокой галактике моего мертвого рассудка, – ухожу куда-то… но оставляю вам вечную память о Земле… которую не забыть… и с которой всегда придется считаться…»

В тот уже кромешный момент мне вспомнился розовый дельфин, тот самый, из прошлого, которого когда-то, очень давно, я про себя и трепетно попросил навсегда остаться с Алисой.

Конечно же вы не знаете, что такое Н4.

Откуда же вам это знать, когда эта милая вещица, если можно ее так назвать, появится не сегодня и не завтра, а через много лет. Появится, чтобы сыграть неоднозначную роль в моей крохотной неприметной судьбе.

Новое слово и новый вопрос. А судьба ли она?

Ведь, если бы все было предначертано, оно было бы, так?

И есть ли смысл стремиться к чему-либо, если все определено; если, что ни делай, в итоге совершишь то, что по какой-то неясной причине – должен.

Я верю в упорядоченный хаос. Все хаотично, и миллион мелочей, происходящих с тобой за несколько минут, в корне меняют так называемую твою судьбу, твоя задача лишь уловить алгоритм системы событий, которая порождает новые события, что в общей сети прочих процессов видоизменяют твое будущее.

В том и упорядоченность.

В том и хаос. Вечная динамика.

Секунда – и я приговорен к смерти.

Еще секунда – и я приговорен к жизни.

Главное – чтобы первая секунда не стала последней, цепь событий может прерваться – и, следовательно, прервется твоя жизнь.

Опустим сложности и скажем лишь о том, что судьба упомянута в данном месте только из внимания к судьбе человечества вообще, которому чудесное изобретение должно было даровать вторую секунду.

Это я опять о Н4.

Вы не понимаете меня…

И неудивительно.

По той же самой причине, по которой вы не знаете, что такое Н4.

Это будет, но будет когда-то.

«Почему же, – может возникнуть вопрос в чьей-то умной голове, – я обращаюсь с этим вопросом в прошлое?» Потому что, во-первых, это не вопрос, а во-вторых, будущее туманно, и есть ли там тот, к кому можно обратиться… Зато прошлое – определенно.

Придется вместить это в свою систему ценностей – вам или кому-то, кто будет иметь к вам дальнее родственное отношение. Но, возможно, уже не будет знать, что некогда вы были.

«Почему же, – может возникнуть вопрос в чьей-то умной голове, – меня это должно интересовать?»

Вы правы, не должно.

Но интересует, раз вы дочитали до этого предложения.

Смекаете?

У вас еще есть время остановиться.

Если вы не остановились на предыдущей строке, значит, вам придется узнать историю о нечеловеческом предательстве и о человеческой любви.

Вижу вашу циничную улыбку.

Сотру ее: в данном случае именно любовь породила предательство, а предательство, о котором пойдет речь, затрагивает еще более высокие материи, нежели любовь.

До появления Н4 были Н1, Н2, Н3.

Все они были с некоторыми недоработками, так сказать, побочными эффектами, и привели к жутким результатам, о которых я слышал краем уха, так как в наше время разговоры только и велись об этих самых Н и о том, как они могут помочь нам всем. Иногда людям необходимо верить во что угодно, дабы не опускались руки. Это было то самое время, время дефицита надежды. Мы зависли на первой-последней секунде, после которой должна быть вторая, но только должна быть.

Н – заставляла нас верить, что вторая секунда будет. Н – означала «Надежда».

Н – была надеждой.

А до появления Н1, Н2, Н3, Н4 был Я.

Кроме меня существовала масса народу, но в первую очередь, с моей точки зрения, был я. Среднестатистический гражданин, которого угораздило родиться в страшное время, точнее – время рождения-то было солнечным, но едва я успел достичь половозрелости, как все изменилось.

Терпение!

За пару месяцев до глобальных изменений, спустя тройку суток после двадцатилетия, я вдруг оказался восьмичасовым человеком.

Совсем другим человеком.

Ранее я спал до десяти, ни минутой более, ни минутой менее. Потом почувствовал, что жизни осталось мало и надо протянуть ее поблагоразумнее, и стал спать до восьми. Было трудно, сменилась пара будильников, прежде чем я сумел это сделать.

Но сумел.

Признаюсь, в то время человечеству жить было очень скучно.

Все было слишком известно, слишком упорядоченно, слишком хорошо.