− Дружище, прости, − начал Дивен, − я не успел тебя вытащить или уменьшить срок. Денег не хватило, я занимал по третьему разу − больше уже не кредитовал никто. Я просто не успел, когда я понял, что процесс закончен было уже не открыть назад, я разделил бы…

− Как мой сын? − спросил я и обмер. Я лежал на полу на боку лицом к стене. Мир замер, а кот ответил:

− У тебя нет сына.

− Кай, − а это была Сайрика, её голос был для меня как подарок, последний. Слёзы капали из немигающих глаз на мелок и растворяли его собой, − прости, прости. Мы всё забываем, что ты… летаешь, что ты…

Тут я явно был должен что-то сказать, и я сказал:

− Да.

− У тебя дочка, Кай.

Я обернулся на них. Осунулись, выглядели, как два призрака. Я поднял мелок, встал, встал в полный рост и подошел к ним − уже не было больно. Сайрика протянула мне через решетку мою часть кулона, прошептала хватаясь судорожно за мои пальцы:

− Кайла. Кайла, запомни, − говорила моя милая Сайрика захлёбываясь от волнения, − Она останется здесь, она будет тебя ждать…

Наши руки встретились, запутавшись вместе с цепочкой от моей части кулона, и было непонятно как бы так поудобней взяться за руки. Я просунул руку кое как через решетку, приласкал её по волосам, а она смотрела на меня и мир сразу же преображался.

− Я сейчас всё исправлю. И вы поймёте, что всё будет хорошо − улыбнулся я просто и незатейливо, протянул руку опираясь на Дивена, и нарисовал над нами зелёным мелком восходящее солнце.

Сайрика мне на каторгу писала часто. Из её писем выходила следующая история того куска наших приключений, который я пропустил: когда нас с Кайлой забрали в операционную, Сайрика так и осталась там, под дверями, потом дочку вернули в неонтологию под присмотр − не ясно было, приживётся ли донорская деталь, и с аппарата её не снимали. А меня оттащили на первый этаж, в реанимацию − в общем поплыл я на операционном столе и здорово, но доктор всё-таки приложил все усилия, чтобы дать мне возможность выкарабкаться.

Сайрика блуждала с первого на шестой полутора суток: Кайла держалась молодцом, чего обо мне сказать было нельзя. Но потом я чуть оклемался, и Сайрике меня выдали, выкатив на каталке в коридор. Доктора очень удивлялись, что мой работодатель не платил за меня, но факт оставался фактом − можно было или забирать, или оставлять в больнице за личные средства, но их не было.

К Сайрике пришел её муж, и помог прочитать назначение, в котором она понимала так же мало, как я, по первости, мало понял из письма о болезни Кайлы. Суть состояла в том, что я должен был спать пока организм адаптируется к тому, что мне поставили блок на изменение ипостаси − это было непереносимо (в прямом смысле непереносимо) больно. Лекарства были дорогие, а к ним ещё прилагались расходы на внутривенное питание, вспомогательные медикаменты и, хотя бы редкие, визиты врача, который должен был следить за тем, как происходит адаптация организма и вносить некоторые корректировки.

Добрый господин Руртом сказал Сайрике, своей жене, что я могу полежать пока у них в комнате на полу, если ей не хочется оставлять меня на улице.

Сайрика спросила про лекарства, но они были слишком дороги − её муж правда на них не зарабатывал, а я был для него чем-то, что он хотел оставить в прошлом, и он не готов был продавать ради меня вещи или ограничивать себя в еде. Сайрика сухо кивнула Руртому, и развелась.

Сказалась в неонтологии, что вернётся вечером, и взяла оттуда своё пальто. Укрыла меня им, поверх той простынки, что мне набросили на голое тело, а её пальтишко мне как куртка. Шмыгнула носом, и покатила ко мне в эллинг. У неё был свой ключ.

Перетащила кое как на лежанку, на которой мы с ней семь лет друг друга ласкали, на которой зачали дочку, ввела последнюю дозу лекарства что было. Ей дали его в больнице (это за счёт Центра в оплату за донорский орган − они никогда не платят больше, когда знают, что донор и так согласен поделиться родной механикой). От меня пахло йодом и всякими больничными запахами, я был страшным и очень холодным на ощупь.

Она шмыгнула носом, и потащилась возвращать каталку в больницу. Нужно сказать, что некоторую неприязнь к рельсам она испытывает до сих пор: с ними были сложности и чуть не сломалось колесо.

В больнице ей выдали мою одежду, она поднялась наверх в последний раз и её пустили посмотреть на Кайлу, та спала. На этом блуждания Сайрики окончились, она вышла в коридор. К этому времени, по моим подсчётам, она не спала трое суток после родов, натаскалась меня, а я тяжеленный, и ничего с тех пор не ела.

Именно в этот момент в больницу вошел Дивен, который хотел узнать, как я поживаю и сообщить, что больше не хочет иметь со мной ничего общего. Как эти два понятия соотносятся, он мне объяснить потом так и не смог. Но он наткнулся на Сайрику, а та стояла с ворохом одежды в обнимку, и в этот момент у неё из рук выпал один мой сапог.

Дивен продал всё, что у него было. Сайрика тоже всё продала, а мне хватало еле-еле: несколько раз я просыпался, и тогда чувствовал эту боль. У меня в память об этом деле до сих пор осталось несколько серебряных прядей в волосах.

Кот переехал ко мне в эллинг, и брался за всю возможную работу. Так он стал самым дешевым часовщиком в городе. К нему даже один раз приходили коллеги по цеху: мол нельзя так дешево и хорошо работать, но он с ними как-то сговорился, выкрутился.

Сайрика отказалась от комнаты в общежитии в счет доплаты, брала ночные смены, но им всё равно приходилось всё глубже влезать в долги. Спали они по очереди на лежанке в комнате Река.

За те две недели, что я переставал быть оборотнем, они прошли через все круги ужаса. А потом, как венец всего этого дела, из суда принесли повестку, Дивен спохватился, вспомнил, что я натворил, но было поздно − суд уже состоялся, меня уже приговорили. Повезло лишь в том, что, когда пришли приставы, я уже был почти в норме − оставалось только выспаться. Положительный эффект от дорогих лекарств был в том, что от них почти не было отходняка: из медикаментозного сна я просто провалился в обычный, и продрых в тюрьме ещё почти трое суток.

На последнее свидание со мной ребята занимали денег уже по третьему кругу. Потом меня забрали на каторгу.

Малышка Кайла пошла на поправку через десять или двенадцать дней, и её забрали в работный дом. Сайрике ещё раз разрешили взглянуть, ну а потом родителям остаётся только ждать − и пожелать своим малышам расти хорошо и быстро. Впрочем, скоро стало известно, что назначение по городу у нашего тёплого комочка − Изразцы, а значит, когда дочурке будет четыре или пять лет, можно начинать осторожно знакомиться.

Лёгкая выжила, и Рек долго её приводил в порядок, но в итоге поднял в воздух. Сейчас ему двадцать два, и он самый молодой руководитель дирижабля в ПОРЗе. Поминает меня недобрым словом каждый раз в плохую погоду как болит плечо, но потом вспоминает как было весело, и прибавляет к этому недоброму слову пару хороших вдогонку. По слухам, имеет репутацию дамского угодника без единого пятна на репутации, а знаете в чём секрет? На земле он с женщинами МОЛЧИТ. Всё только в воздухе.