Так произошло, что накануне вечером, когда он возвращался в номер, Лены за администраторской стойкой не было – она куда-то отлучилась. А потом… Понарин забыл обо всем на свете.

Карточки поначалу располагались в хронологическом порядке. Далекие предки Кошелевой смотрели с одинаково напряженными лицами: очевидно, фотографироваться им было в диковинку. Вставленные уголками в специальные прорези, карточки легко снимались с листа. На обороте одного из фото – усатого мужчины в пиджаке и косоворотке – Понарин прочитал: «На память от сына и брата. Москва. 1912 год». Потом хронология нарушилась, и уже рядом с красавцем-военным при двух кубиках на петлицах можно было видеть саму Кошелеву в современном, так сказать, облике. А на следующей странице молодая женщина с гладкой прической и в длинном платье, облокотясь на тумбу реквизита фотоателье, внимательно всматривалась в своих потомков из 1915 года. С этим снимком соседствовало фото, запечатлевшее коммунистический субботник: смеющиеся люди с метлами и лопатами под плакатом: «Превратим Судокту в образцовый город!» Словом, никакой системы в дальнейшем расположении фотографий не наблюдалось.

Понарин удвоил внимание, рассматривая каждый снимок. Время шло, не принося успеха.

Сердце уже не билось взволнованно, и померкло предчувствие удачи, когда Осоргин возник перед его взором. То, что это именно он, Понарин осознал лишь разумом, а в груди ничего не шевельнулось.

Понарин смотрел на цветную фотографию, где рядом с Осоргиным стояли две девушки. Одна из них была статная красавица с несколько надменным лицом. Другая – невысокого роста, ничем особенным, кроме больших глаз, не выделялась. Понарин подумал: «А ведь верно подмечено: красавица обязательно выберет себе в подруги «серую мышь». Он вернулся взглядом к первой девушке. Всё на лице её было очерчено изящными стремительными линиями: стреловидный разрез глаз, крутые дуги бровей, броский рисунок крупного рта, острый подбородок – это, наверно, и придавало её лицу выражение высокомерия.

Понарин скользнул глазом в сторону Осоргина, но зацепился за что-то на лице красавицы. В ноздре её ровного, без единой ущербинки носа, сообразно моде того времени, золотилась горошина – пирсинг. Точно такая, как у Кошелевой!.. Подскочило сердце и обрушилось радостью. Свершилось!!!

Понарину не понадобилось особенно разглядывать красавицу: теперь, после озарения, сходство её и старухи Кошелевой проступало со всей очевидностью. Так вот к кому в Судокту приезжал Осоргин!

Понарин ещё раз посмотрел на красавицу. «Но, боже мой, что же время делает с людьми! И ведь до сих пор мы не научились ему противостоять…» Понарин встал и начал ходить по номеру. «Всё-таки я оказался прав. Я же чувствовал, что Лора Квинт здесь ни при чем. Но почему Коше лева столько лет молчала? Удивительная женщина!»

Понарин вернулся к столу, перевернул лист и…

О таком нечего было и мечтать! На следующих страницах Понарин обнаружил ещё несколько фотографий с Осоргиным! Располагались они подряд и относились, похоже, к одному времени. Вот Осоргин едет на велосипеде, везет на раме ту, вторую, девушку – невеличку, как прозвал её про себя Понарин. Рядом, тоже на велосипеде, – Кошелева. Осоргин что-то говорит ей, смеясь. А вот они с Кошелевой играют в бадминтон. Были ещё снимки, сделанные во время застолья. Не в ресторане, а, судя по обстановке, у кого-то дома. Осоргин обнимает за плечи обеих девушек – Кошелеву и невеличку – и, изображая удовольствие, закатывает глаза. На другой фотографии он произносит тост: улыбается сам, смеются все остальные (в кадре, кроме девушек, ещё женщина и молодой человек). А вот он один. Сидит на диване в расслабленной позе, и видно, что пьян.

«Этот снимок, пожалуй, публиковать не стоит», – решил Понарин, мысленно вырисовывая образ будущей статьи – сенсации. Он даже написал несколько вступительных фраз, но вдруг почувствовал страшную усталость…

И вспомнил о Лене.

В окнах гостиничного холла всё еще стоял сумрак, но уже полинявший перед рассветом. Горела настольная лампа. Лена читала. Она быстро подняла глаза и с какой-то вспыхнувшей радостью посмотрела на Понарина. Или это только показалось ему?

– Вы на меня обиделись? – спросил он.

– Да что вы! Из-за чего?

– Вообще-то я олух и совершенно не умею общаться с женщинами, – говорил Понарин, а в душе у него расцветали сады. Нет, ему ничего не показалось: Лена смотрела на него мягко и приветливо, как будто в её глазах лучилось тихое солнце.

Какое счастье!

Но что же это делается?! Ведь можно сойти с ума от такого количества счастья! И потом: так не бывает!

– Зачем вы на себя наговариваете? Какого-то олуха придумали. Вам себя винить не в чем. Это я скорее… В общем, вспылила напрасно. Хотя, – она рассмеялась, – вспыляют всегда напрасно… Или как правильно сказать: вспыливают… пылят…

– Пыхтят, – подхватил её смех Понарин.

В окна вплывала заря. Потом она растеклась светом золотистого утра.

Лена погасила лампу. Спозаранку спешивший куда-то постоялец удивленно посмотрел на Понарина и Лену и молча положил на стойку ключи от номера.

А они всё говорили. Какая-то незримая нить сразу пролегла между ними и не исчезала и, казалось, существовала всегда.

– Ой, – спохватилась Лена. – Скоро смену сдавать.

– Да и мне пора. Нужно Екатерину Егоровну навестить.

О своём открытии Понарин Лене не рассказал, хоть и переговорили они обо всем на свете: о родителях и детстве, доме и друзьях, вкусах и привычках… О Кошелевой же и Осоргине Понарин обмолвился лишь вскользь, следуя правилу добросовестного исследователя не делать никаких заявлений до окончания работы. А без последнего слова Кошелевой её нельзя было считать завершенной.

– Екатерине Егоровне от меня передайте привет. Пусть поскорей выздоравливает.

– Обязательно передам… Ну а вечером… в ресторан?

Лена улыбнулась:

– С удовольствием…

К Кошелевой его пустили не больше, чем на пять минут. Когда же он увидел её, понял: пять минут – это, пожалуй, даже много.

Голос её звучал еле слышно, и, казалось, она слабела с каждым произнесенным словом. Бедная Екатерина Егоровна! Когда-то блиставшая и обольщавшая красавица лежала старухой с пергаментным лицом, скованная немощью и осознанием близкого окончания жизни. И хоть она старалась держаться, говоря: «Вот ведь прихватило… Ну ничего, ещё повоюем… Как там наша заложница поживает?» – глаза у неё были потухшие.

Понарин произносил что-то ободряющее, пытался шутить, но Кошелева обессиливала на глазах.

Наконец, он решился спросить:

– Это к вам приезжал Осоргин?

Она прикрыла глаза. Потом, видимо, уже теряя сознание, прошептала:

– Там ещё… (что-то неразборчивое) есть… Вы должны…