Утром мы завтракали в номере: жена пила чай с лимоном, я – пиво. И прояснялось всё больше и больше, что мы просто поддались слабости, вместо того, чтобы укреплять дух. Ведь каждый день в ресторан не наездишься. Да и зачем, если совместное пребывание с мамашей и сыном всё равно обеспечено? На пляже. А был он невелик размерами и единственный на весь пансионат (по соседству имелись такие же огороженные пляжи, но принадлежали они другим курортным заведениям).

Обычно мамаша, которую, как выяснил кто-то из отдыхающих, звали Розой, появлялась, когда публика уже успевала обосноваться на лежаках. Она ступала неспешно, неся свои формы, Жорика и неизменный огромный пакет. Жорик лениво похныкивал. Когда же Роза, устроившись под зонтом, отпускала Жорика на свободу, тот умолкал, затепливая в присутствующих надежду, что хоть сегодня всё обойдется. Занятый игрушкой из пакета или просто галькой, он начинал сам с собою ворковать, что побуждало некоторых отдыхающих ублажать его ещё чем-нибудь.

Но подобные попытки оказывались безуспешными. Так, например, Борюсик изобразил как-то волка, для чего завыв встал на четвереньки – и получил галькой в лоб. А мы все попрощались с драгоценной тишиной из шелеста волн и криков чаек. Даже Пётр Яковлевич попытался однажды кое-что сделать, а именно: с помощью пальцев руки представить морду собаки и ещё просто морду. Но также был не понят. И если для Борюсика, находившегося постоянно навеселе, состояние некоторой раскованности являлось естественным, то для тишайшего мужа Елены Павловны этот его порыв был сродни подвигу. Выходит, допекло и его…

Но и тогда, когда Жорика никто не пытался развлекать, его благодушие длилось недолго. Жаль было малого: жил он совсем без удовольствия. Хотя стали подступать уже и другие мысли: а не в том ли состоит для него удовольствие, чтобы отравлять существование окружающим?

Во время одного из обеденных «концертов» не выдержала Елена Павловна. Она решительно встала:

– Послушайте, Роза! Так нельзя! Я по одному из своих образований педагог и говорю вам: так нельзя распускать ребенка! Мы все тут скоро с ума сойдем!

Роза подняла спокойные глаза:

– И что вам надо?

– Да уймите вы, наконец, своего Жорика!

– А я не могу ничего сделать…

– Но вы же ничего и не делаете!

Роза пожала плечами:

– Мне он не мешает.

Всё. Надежда ушла. А когда она уходит, настает отчаяние, от которого иные люди делаются не похожими сами на себя.

Многие запили, благо к «шведскому столу» полагались спиртные напитки. Теперь обеденный зал, помимо Жориковых рулад, полнился шалым ресторанным гулом. Нередко можно было встретить постояльцев, перемещавшихся по пансионату печальными сомнамбулами.

Элеонора же из 12-го номера решилась на радикальный шаг.

Всегда спокойная, улыбчивая, она была не в себе с самого утра. За завтраком Элеонора угрюмо выпила два полных фужера вина и, не сказав «любомудрам» ни слова, направилась к выходу.

На обед она явилась изрядно пьяная, в съехавшей набок панаме.

– Где же вы были? – всплеснула руками Елена Павловна. – Мы не могли нигде вас найти!

– Налей-ка, Степаныч, даме вина, – протянула она фужер, игнорируя Елену Павловну.

– Элеонора, может не стоит… – начал было Гелий Степанович.

– Наливай, говорю, – прикрикнула она. – Уезжаю я… на фиг… чтоб не сказать грубо…

– Как «уезжаю»? – изумилась Елена Павловна. – У вас же только через неделю путевка заканчивается!

– Нет уж, я наотдыхалась… А вы тут парьтесь с этой семейкой сколько вам влезет…

Все, кто имел возможность слушать Элеонору дальше, застыли, пораженные тем, как материлась эта вполне интеллигентная и совсем ещё недавно добродушная дама.

– Всем спасибо! Все свободны! – заключила она и, покачиваясь, вышла.

А вечером, действительно, уехала.

Неизвестно, слышала ли Роза её речь, но оставалась она по-прежнему невозмутима.

А кое-кого после отбытия Элеоноры охватила паника, как тех немцев в бункере, когда Гитлер застрелился. Отчего-то именно это сравнение приходило на ум при виде того, как мечутся они и осаждают респешен, чтобы поменять обратные билеты.

– Да что такого особенного произошло? Отчего такая паника, – удивлялся Гелий Степанович. – Ну уехала Элеонора из своего 12-го номера. Это её право. Я, например, с места не сдвинусь!

Дело было утром, на пляже, до появления Розы и Жорика. «Любомудры» обсуждали последние события. К ним подтянулись и другие отдыхающие, так что получилось нечто вроде собрания трудового коллектива.

– Совершенно с вами, Гелий Степанович, согласна, – поддержала его Елена Павловна. Для паники нет причин. И вообще, товарищи, сколько можно терпеть?! Пора дать отпор!

– Для начала предлагаю вооружиться, – Борюсик, как всегда не очень трезвый, кивнул в сторону Кости, игравшего с водяным пистолетом.

Елена Павловна строго посмотрела на шутника.

– Главное наше оружие, – возвысила она голос, – в том, чтобы быть всем вместе! Мы слишком долго к этому шли. Сначала мирились, старались ничего не замечать, уступали, потом начали злиться. Наконец, она вызрела. Не будем бояться называть вещи своими именами. Она – это ненависть. А ненависть очень крепко связывает людей. Это я вам как психолог говорю.

При слове «ненависть» в её взгляде метнулся огонь и, как по цепочке, зажглись глаза остальных, и каждый признал неприятную правду о себе: да, я ненавижу эту женщину и её ребенка.

– Что же вы предлагаете конкретно? – спросил мужчина с волосатыми плечами и грудью.

– Нужно выдвинуть ей ультиматум: или она утихомиривает своего Жорика – я не верю, чтобы она не могла этого сделать – или уезжает из пансионата. Только объявлять это нужно всем вместе, прямо сейчас, как только она придет.

– Ну а если она нас пошлёт куда подальше?

– Знаете, молодой человек, история учит, что плевать на общество небезопасно.

– А она это знает?

– Узнает! Но это уже будет война.

Мы долго ждали Розу и Жорика, но они, удивительное дело, не появились!

Увидели мы их только на обеде и долго потом не могли прийти в себя от потрясения.

На сей раз были они не одни, а в компании брюнета с маслиновыми глазами. На крепкой шее его золотилась увесистая цепь, именуемая в народе «голдой» и столь любимая «братками». Видимо, он и был одним из них. На протяжении всего обеда лицо его выражало крайнее недовольство – то ли едой, то ли обстановкой (то ли им вообще положено иметь такие лица), а может и Розой, у которой под левым глазом виднелся плохо замаскированный синяк. Жориком он, похоже, тоже был недоволен, так как ни разу не взглянул в его сторону.

Зато Жорик смотрел на него не отрываясь и – молчал!