— Ещё один залп, — кричит ему капитан, — они уже снаряжены.

Волков трогает шпорами коня, подъезжает к Фильсбибургу:

— Попробуйте их сдвинуть, капитан.

— Да, господин генерал.

— Но на резерв не рассчитывайте.

— Понятно, господин генерал.

Фильсбибург слезает с коня, бежит к своим людям, что ждут его:

— Барабанщик! Играй «готовься» и «приставной шаг».

Последний залп аркебузиров был самым удачным. Три врага в первом ряду получают ранения. Это хорошо, первый ряд — это самые ценные бойцы.

А барабан, отгремев дробь «готовься», начинает выстукивать мерный «приставной шаг». Сержанты, срывая глотки, орут: «Левой». Баталия колыхнулась и в такт барабану, разом, с одной ноги пошла на врага.

Никаких, никаких иллюзий генерал не испытывал. Он знал, что эти двести сорок солдат не то что не смогут опрокинуть, они и с места не смогут сдвинуть сто восемьдесят оставшихся в строю горцев.

Но надо было пробовать, ведь время было не на его стороне. С самого вчерашнего вечера.

Барабан застучал «пики». Все, кто был в солдатах, хоть арбалетчик ты, хоть стрелок — все его отличают от других сигналов, даже если он тебя и не касается, да что там говорить, даже в кавалерии знают этот сигнал.

«Пики опустить, пики к бою. Пики опустить, пики к бою», — так и вылетает из-под палочек барабанщика.

Всё, что стучал барабан до этого, было только приготовление к делу. А вот когда он начинает выбивать прерывистую, ритмичную, узнаваемую всеми дробь — дело и начинается.

Волков неотрывно смотрит на то, как сближаются две баталии, пики в три человеческих роста уже опущены, шаг, ещё шаг, и вот наконечники одних пик уже почти касаются наконечников встречных пик. Барабан смолк. Дело затеялось.

Глухие удары железа о кирасы, о шлемы, удары, отсюда почти неслышные и совсем, кажется, не страшные. Но не прошло и пяти минут, как два солдата тащат уже первого мертвеца с проткнутым горлом. Кладут его к забору, где лежит один мёртвый стрелок с торчащим из груди болтом, и ещё один стрелок умирающий. Но Волкову не до мертвецов. Этим уже ничего, кроме могилы да молитвы, не нужно. Он смотрит, как его люди пытаются навалиться на горцев.

Если стоять в стороне, то всё происходит не так уж и громко. Казалось бы, столько людей, столько железа, столько злобы, столько усердия, а до генерала доносились в основном резкие крики сержантов да монотонный гул. А ещё кавалер следит за офицером врага, тот так и мотается вдоль своего последнего ряда туда-сюда. Ни на минуту не остановится.

Кавалер прекрасно понимает, толку никакого в этой атаке нет. Разве что проверить своих людей да чуть-чуть пустить крови горцам. Вот и всё. А что ещё он может сделать?

Уже несут ещё одного к забору. Тоже не жилец, пробили ему шлем, крепко пробили. Из-под подшлемника ручьём течёт почти чёрная кровь. Нет, не жилец. И тут сквозь гул сражения, как елей на истерзанную душу, хороший такой залп мушкетов. Кажется, все сто сразу ахнули. Брюнхвальд и Роха делают своё дело.

Тащат ещё одного к забору, уже мёртв, в груди дыра маленькая, четырёхгранная. Это алебарда. Опасная, зараза, вещь. От прямого, колющего удара мало какая кираса защитит.

«Интересно, Реддернауф уже начал высадку?»

Он поворачивается к своему выезду, сначала смотрит на Фейлинга — нет, не то. Совсем юн ещё. Максимилиан при знамени, тоже нельзя отпускать.

— Господин фон Каренбург, господин Хенрик.

— Да, генерал, — отвечает за обоих фон Каренбург.

— Езжайте к полковнику, узнайте, как у него дела, — но, честно говоря, генерала волнует другое, он всерьёз волнуется, ведь пока всё идёт не по его плану. Горцы не разбиты, не бегут, лагерь не взят, напротив, они организовали оборону лагеря и тянут время. Они безусловно ждут помощи. — Потом езжайте на берег, посмотрите, господа, не начал ли высадку фон Реддернауф.

— Будет исполнено, — отвечает фон Каренбург.

— Господа!

— Да, генерал.

— Будьте внимательны, не попадитесь в засаду, кругом горцы, они не будут просить у ваших родственников выкуп за вас, они вас просто убьют.

Пока говорил с ними, ещё одного тяжело раненного принесли и уложили у забора. Волков вздыхает, он надеется, что и у горцев есть потери, но отсюда ему не разглядеть. Отсюда, из-за спин своих солдат, ему видно только офицера-врага да голову его лошади.

Вилли идёт, хромает и машет ему:

— Господин генерал, у меня все снаряжены, может, мне попробовать пролезть им во фланг?

Волков чуть оборачивается назад:

— Господин Фейлинг, скачите к капитану, скажите, чтобы отводил баталию. Но скажите, чтобы делал то аккуратно. Не дай Бог, опрокинут его.

Отступление, отход войска из схватки — дело крайне опасное, особенно если сцепился с горцами. Те, почувствовав слабину, звереют, чуя лёгкую кровь, наваливаются со всей яростью, стараясь смять врага, а при удаче и вовсе повалить первый и второй ряды наземь. Это и будет разгромом, но Волков был уверен, что его люди отойдут в целости, ведь в резерве у него стоит ещё без малого, если считать с гвардейцами и господами, сто человек.

Команда выполнена, барабан бьёт:

«Шаг назад раз, два… Шаг назад раз, два…»

И схватка расцепляется. Пики, те, что не сломались, поднимаются к небу. Честно говоря, кавалер надеялся, что враг начнёт наседать, будет мять, наваливаться, и тогда, отступая, его люди выведут его на перекрёсток улицы. Там уже можно будет использовать резерв, он сам с удовольствием спешится и поведёт гвардейцев своих во фланг, в бок этой горской сволочи.

Но горцы остались на месте. Теперь у него не осталось ни малейших сомнений.

«Мерзавцы ждут помощи! Ну хоть потрепали их немного».

А офицер так и ездит за спинами своих людей, командует, а горцы ровняют строй, люди раненые выходят из него, потерявшие оружие снова вооружаются. Враги смыкают ряды. Они не будут ни отступать, ни нападать. Они ждут!

«Чего? Чего они ждут?»

— Вилли! — орёт генерал, он уже почти в ярости. — Какого дьявола вы стоите?! Вы же хотели пострелять! Так идите, идите и наконец убейте их офицера! Или хоть пораньте его. И стреляйте с сорока шагов! Не давайте этим сволочам продыху.

Прибежал стрелок из тех, что были посланы в дозор и находились сейчас правее всех сил генерала на одной из боковых улиц. Солдат озабоченный, то ли бежал быстро, то ли перепуган.

— Господин, сержант велел передать, что там на улице, — стрелок махнул рукой, в западном направлении, — люди.

«Люди». И это не простые граждане города. Не пекари и не купчишки, не какие-нибудь каменщики. Люди — это… люди.