— Ты посмеялась над самым святым и светлым, что удивительно долго жило во мне, Кэтлин, — наконец оставляя свой холодный тон, с горечью в голосе произносит Эдвин.

Становясь на его место, я вдруг осознаю, насколько гнусной и бессердечной ему кажусь. Мне делается невыносимо тяжко. Кажется, в комнате нечем дышать, хоть и настежь открыто окно в сад.

— Я тебя слишком плохо знал и идеализировал, — продолжает Эдвин. — С каждым днем ты становилась для меня все таинственнее и возвышеннее, а наша встреча — я знал, что дождусь ее, — все желаннее.

Хочу сказать, что и я мечтала о новой встрече, поведать, что приезжала тогда в аэропорт, объяснить, почему так опоздала, но из-за удушающих слез не могу вымолвить ни слова.

— Я и подумать не мог, что под личиной ангела скрывается столь жестокий циник, — произносит Эдвин, и из моей груди вырывается стон отчаяния. — Только, умоляю, больше не надо сцен! — просит он. — Твоими театральными изысками я сыт по горло. Вчера ты была ленивой и самодовольной дамой в перчатках, а сегодня — плачущей страдалицей.

Из меня рвутся рыдания, но я затыкаю рот, чтобы Эдвин больше ничего не слышал. Следовало давно прекратить эту пытку, но я все держу телефонную трубку у уха, находя в своих муках даже каплю противоестественного удовольствия.

— Я согласился бы на новую встречу с тобой, — тише и печальнее говорит Эдвин, — если бы она сулила радость, а не новое измывательство. Летел бы на свидание как на крыльях. — Он мрачно усмехается. — Увы! Сказка закончилась, и самым неприглядным образом. Ждать чудес больше нет смысла, а пытаться что-то соорудить из жалкой кучки пепла просто смешно.

Я уже ничего не вижу перед собой — глаза болят и подернуты мутной пеленой. И тоже простилась с надеждой. Впрочем, где-то в самом дальнем и недоступном уголке души еще тлеет последний уголек и безумно хочется верить, что наступит минута, когда огонь запылает с новой силой.

— Я больше не желаю видеть тебя, — говорит Эдвин без злобы, но и без каких бы то ни было иных чувств. — Это ни к чему, только причинило бы лишнюю боль. И, очень прошу, не звони, не пытайся что-либо объяснить и не выдумывай с подругой новых хитростей.

Теперь ему самое время бросить трубку, но он почему-то не спешит. Я жду, содрогаясь от беззвучных рыданий.

— Знаешь, я полночи обдумывал, зачем и кому все это было нужно, — добавляет Эдвин. — А под утро понял: таким изощренным способом жизнь доказала мне, что быть мечтателем-романтиком, во всяком случае в наше время, глупо, даже опасно. Верно твердит мой друг…

Мне на ум вдруг приходит мысль, и, боясь, что возможности задать вопрос Эдвину больше не представится, я усилием воли прекращаю реветь и даже вполне твердым голосом торопливо спрашиваю:

— А ты? Сам ты что, совершенно чист и безгрешен?

— О чем ты?

Я явно поставила Эдвина в тупик, отчего мой пыл немного угасает.

— Ты ведь тоже схитрил, — уже не столь уверенно произношу я. — Следил за мной, где-то прятался, выжидал…

— Чего? — Эдвин усмехается. — Хитрить и прятаться? Что-что, а это не в моем характере.

— Как же тогда ты узнал, что вчера я пошла именно в тот бар? — спрашиваю я. — Если бы ты побежал за мной сразу, я увидела бы тебя, потому что…

— А-а, — протягивает Эдвин, — так вот для чего ты остановилась у гостиницы и смотрела на дверь. Я никак не мог понять, что ты там заметила.

Вытираю щеки и озадаченно сдвигаю брови.

— Все очень просто, — говорит Эдвин. — Я действительно выбежал за тобой, но по коридору и вестибюлю ты неслась не оглядываясь, поэтому и не видела меня. Возле стойки я чуть не шлепнулся, потому что наступил на шнурок — они развязались. Я купил новые как раз вчера, потому что предыдущие перепачкал на пляже. Оказалось, эти новые все время развязываются. Мне пришлось немного задержаться, но я, держа шнурки руками и согнувшись пополам, подбежал к окну, чтобы знать, в какую ты пошла сторону. На окно ты не смотрела и не подозревала, что я там и все вижу. Вот и все. Выжидать нарочно мне бы и в голову не пришло.

Молчу. Что тут скажешь? Да уж, правда и честность, какими бы ни казались пугающими, всегда лучше лжи и уловок. Мне эта история, несомненно, тоже послужит уроком на будущее.

— Ладно, Кэтлин, — почти дружески говорит Эдвин, отчего мне делается еще тяжелее. — Прощай и всего тебе хорошего.

— Прощай, — произношу я одними губами.

В трубке щелкает и гудят гудки.

— Да не реви ты, — говорит Мэгги, отмечая мелком, как следует подкорректировать трусы-шортики, которые она лишь начала шить для невысокой заказчицы лет тридцати. У той весьма симпатичное лицо, но между бровями все время темнеет хмурая складка, которая портит весь вид. Клиентка, в отличие от любопытной Брет, стоит на возвышении для примерок как статуя и словно не замечает, что в зале помимо них двоих есть еще я.

— Надо срочно что-нибудь придумать. Не может быть, чтобы такая история закончилась ничем, причем тогда, когда вы совершенно невообразимым образом снова встретились, — добавляет Мэгги.

Обреченно качаю головой, не убирая платка от мокрого лица.

— Нет, Мэг. Я тоже надеялась до последнего… — Шмыгаю носом. — Все зря.

Мэгги фыркает.

— Ты, конечно, можешь снова заявить, что я порчу твою жизнь, но я на сто процентов уверена, что он всего лишь хочет, чтобы ты побегала за ним, искупила вину, так что мой тебе совет: не опускай рук. Повернитесь, — обращается она к клиентке.

Та послушно поворачивается к Мэгги задом.

Молчу, без особого энтузиазма обдумывая слова подруги. Если бы после нашего с Эдвином разговора я почувствовала бы, что еще не все потеряно, наплевала бы и на свою гордость, даже на чувство собственного достоинства и сделала бы все, что в моих силах, лишь бы он простил меня. К сожалению, беседа оставила в душе пренеприятный след и не подарила ни грамма надежды.

— Сама посуди, — не унимается Мэгги, — разве он сможет прогнать тебя, если ты появишься на их дурацкой съемочной площадке и премило улыбнешься ему?

— Они снимают отдельные части ролика в разных частях Лос-Анджелеса и даже за городом, — бормочу я.

— Тогда подожди его в вестибюле гостиницы, — говорит Мэгги. — Одно дело разговаривать по телефону, совсем другое — при встрече, когда смотрите друг другу в глаза.

Подобной мысли мне не приходило в голову. Наверное потому, что жесткий отказ Эдвина ударил по сознанию оглушительно звонкой оплеухой. Опускаю руки, тереблю влажный платок и медленно раздумываю.

— В конце концов, пригрози, что, если он не согласится тебя выслушать, ты будешь колотить в дверь его номера ночь напролет, — предлагает Мэгги. — Лично я так бы и сделала, не постыдилась бы.

Нет, размышляю я. Угрожать я никому не собираюсь. И хулиганить, естественно, тоже. Но вот еще раз заглянуть ему в глаза…