Козетта, вероятно, не считалась. Тем не менее они делили постель — большую овальную кровать в спальне Козетты. Я даже видела их там вместе. Однажды утром нам привезли что-то из мебели, как мне показалось, по ошибке: предмет никак не соответствовал вкусам Козетты, ни старым, ни новым. Сама она, естественно, спала. Подобно своим юным гостям, на которых ей очень хотелось походить, Козетта спала допоздна и редко вставала раньше полудня. Я поднялась к ней, преодолев четыре лестничных пролета до третьего этажа, робко постучала в дверь спальни. И внутренне сжалась от ощущения чудовищности своего поступка — вторжения в личную жизнь.

Но Козетта нисколько не смутилась. Может, она даже притворилась спящей, чтобы я, постучав еще раз, была вынуждена открыть дверь и войти? Она как будто обрадовалась, что я видела ее в постели с молодым любовником, в ситуации, которая подтверждала их отношения. Айвор лежал на животе, завернутый в простыни — эгоистичный мужчина, всегда тянущий простыню и одеяло на себя; его лысая макушка блестела. Волосы Козетты, которые она раньше закалывала на ночь, теперь разметались по плечам. На ней была ночная рубашка с черным кружевом и тонкими бретельками, явно предназначенная для молодых женщин.

— Не шуми, дорогая. А то разбудишь Айвора. — Прижав палец к губам, Козетта с преувеличенной осторожностью выбралась из постели.

Айвор повернулся и захрапел.

Увиденное меня потрясло. В прошлом я, как это свойственно подросткам, иногда представляла Козетту и Дугласа в постели. Мне удавалось представить, как они занимаются сексом, чинно любят друг друга — с минимумом движений, без слов, в темноте, — пока не достигают тихого, никак внешне не проявляющегося взаимного удовлетворения. И только недавно, пару лет назад, я поняла, что именно так большинство детей представляют секс между родителями.

Гораздо труднее было представить Козетту вместе с Айвором — такого рода картины я от себя гнала. Кроме того, я уже повзрослела, и подобные вещи меня больше не занимали. Я считала, что Айвор просто доставляет Козетте удовольствие, проявляя не больше энтузиазма, чем жеребец-производитель, — хотя могла и ошибаться. Возможно, Айвор не был влюблен в Козетту и мечтал о какой-нибудь юной «возлюбленной», однако влечение он вполне мог испытывать. Томность, утонченная нежность, атмосфера приглашения к беззаботной любви — все это могло быть очень соблазнительным. И конечно, принесли плоды усилия Козетты, направленные на ее внешность. Одна я воспринимала ее так, как до преображения, — полной, с седыми волосами, в сшитых на заказ костюмах. Одна я видела в ней мать.

Нельзя сказать, что Козетта его любила. В то время я была не в состоянии взглянуть правде в глаза, но теперь понимаю, что Козетте был нужен собственный мужчина, которого можно предъявить окружающим, с кем она может появляться на людях и, вероятно, даже спать. Странно, что подобную идею применительно к своим сверстникам — скажем, к себе или к Диане Касл — я воспринимала абсолютно естественно. Диана, Фей и хорошенькая девушка, сидевшая на подушках на полу, та, с которой заигрывал Айвор, вовсю пользовались свободой нравов, царившей в шестидесятые годы, и спали, с кем хотели. Любовь тут была ни при чем. С какой стати? Они выяснили: чтобы получать удовольствие, совсем не обязательно любить друг друга. И это было нормально — я и сама так думала. Но у меня в голове не укладывалось, что Козетта может придерживаться тех же взглядов, я просто гнала от себя эти мысли. Теперь я точно знаю, что Козетта нежно любила Дугласа, была ему хорошей и верной женой, горько оплакивала его смерть, однако по-настоящему любила всего один раз в жизни, и эта любовь не имела отношения ни к Дугласу, ни к Айвору.

Мне жаль — действительно жаль, — что я не могу сказать ничего хорошего об Айворе Ситуэлле, не могу найти в нем ни одной привлекательной черты, компенсирующей недостатки, которая примирила бы меня с его присутствием в «Доме с лестницей» и как-то объяснила непостижимую привязанность к нему Козетты. Он был уродлив, подл, неблагодарен и груб, так же невежлив с Тетушкой, как со мной или Дианой, способен ласкать Фей в присутствии Козетты, а потом подходить и, никого не стесняясь, просить у Козетты денег. Айвор ничего не делал по хозяйству и обращался с Перпетуа как с прислугой в викторианском доме. Возможно, он был хорошим поэтом. Не могу сказать — просто не знаю. Козетта, как и обещала, показала мне томик его стихов. Они были изданы, но получил ли он за них гонорар, в чем я в то время нисколько не сомневалась? Или какая-то женщина, предшественница Козетты, оплатила их публикацию?

Стихи были не так уж плохи — в том смысле, в каком плоха Пейшенс Стронг.[32]Они показались мне довольно складными, без блеклых чувств, выражавшихся посредством банальностей. И то обстоятельство, что я ничего в них не поняла, вовсе не свидетельствует против них. Возможно, я и теперь их не пойму, если вдруг удастся достать экземпляр той книги. В конце концов, в шестидесятые годы люди считали Пинтера[33]непонятным и нелогичным.

Один или два раза, вечером, Козетта читала стихи Айвора вслух всем присутствующим. Только в те минуты, когда она читала его стихи, Айвор смотрел на нее так, как обычно смотрят любовники, то есть не безразлично и не раздраженно.

Той весной я прожила у Козетты две недели. В программу аспирантуры входила преподавательская практика, и тут мне повезло — меня направили в школу в Северном Кенсингтоне. Времена изменились, но даже тогда это был неблагополучный, убогий и грязный район, опасный по ночам. Дети там, как и теперь, представляли собой пеструю смесь, и чтобы их чему-то научить, требовалось бегло говорить на гунджарати и бенгали. Но у школы имелось одно неоспоримое преимущество — от Аркэнджел-плейс до нее можно было добраться пешком.

По вечерам Козетта часто приглашала всех нас на ужин. Наверное, истинная причина такой щедрости заключалась в том, что Айвор не желал оставаться с ней вдвоем. Без компании они почти никуда не ходили. Козетта собирала всех, кто оказывался под рукой: меня и Фей, которая стала «квартирующей девушкой» — Диана уехала в Корнуолл к своему бойфренду, — парня с ситаром и парня с окариной, а также брата Перпетуа, ирландца из графства Лейиш, который приехал в Лондон искать счастья и получил комнату в доме на Аркэнджел-плейс, «пока ты что-нибудь себе не подыщешь, дорогой». Айвор, разумеется, тоже присутствовал. Мы всегда выбирали какое-нибудь дорогое, эксклюзивное заведение: «Марко Поло» на Кингс-роуд, «Сан-Фернандо», «Пезантри», «Вилла деи Цезари». Изредка обедая в «Голодной лошади» на Фулем-роуд, Козетта думала, что попала в трущобы.

С Велграт-авеню она привезла с собой большой старый «Вольво», который оставляла на улице. В те времена на узких улицах Ноттинг-Хилла еще оставалось место для парковки. Будучи в чем-то старомодной женщиной, она никогда не садилась за руль, если Айвор был с ней, а перед выходом из дома отдавала ключи ему. Машину он водил из рук вон плохо. «Вольво», который после многих лет медленной, аккуратной езды Козетты выглядел как новенький, был уже изрядно поцарапан и лишился одного из задних фонарей. Дорогу в Челси по Эджвер-роуд, а затем на юг по Парк-лейн не назовешь самой легкой или самой короткой, но именно ее выбирал Айвор. Возможно, он хотел проехать по Москоу-роуд, чтобы показать нам всем дом, где когда-то снимала квартиру Эдит Ситуэлл, «кузина Эдит», как он ее величал. Остальных Ситуэллов Айвор не менее фамильярно называл «Джорджи» и «Сэчи». Тогда я не знала, что у него нет абсолютно никаких оснований считать их родственниками. Заинтересовавшись, я даже просила его поделиться воспоминаниями или рассказать что-нибудь интересное о знаменитой троице. Он поведал несколько историй, которые я потом обнаружила — практически дословно — в книге Осберта Ситуэлла «Смех в соседней комнате». Я поняла одну вещь. Если требуется привести Айвора в хорошее настроение, нужно либо хвалить его стихи, либо расспрашивать об этих людях, которых мы все считали его родственниками.